Никого за два прошедших года. Ничего, кроме редкого перепиха. Даже не секса. Просто потому, что мама и друзья устали от его затворнического образа жизни. От его кислой мины. Просто потому, что физиология берет свое.

  А сердце уже занято. И как бы глупо это не звучало, оно уже занято Марком. И наверное, будет всегда. Память — хитрая штука. Чем больше стремишься забыть кого-то, тем четче его образ вырисовывается в мыслях, записывается на подкорку. Если подумать, прошло 2 года. 24 месяца. 104 недели. 730 дней… Только сердце все равно стучит, как заведенное, вспоминая сапфировые глаза.

Как хорошо, что мама не видит его депрессии. Она теперь живет у тети Зины. В частном доме с красивым садом. В незагазованном районе с чистым воздухом, несущим из леса тонкий аромат хвои.

Друзья любят его. От них не бывает секретов. Данила сразу рассказал им, что влюбился. В мужчину. А потом хныкал от облегчения на коленях у Марьяны, когда услышал их задорное: «Он хоть симпатишный?» Кажется, в тот день, они проболтали до рассвета…

  Звонок в дверь. Васька пунктуален, как всегда. Наверное, потому что живет в квартире напротив. Марьяна пришла с ним. Они встречаются. А Данила недоумевает, почему тянули с этим так долго…

  В Лондоне впервые за долгое время идет снег. Пушистый и белоснежный. Хочется прогуляться. Пройтись по аллее, заглянуть в парк. Марк может себе это позволить. Он теперь свободен. Лишен своей компании. Наполовину. Просто однажды решил передать половину акций Кристине. Ее жажда деятельности немного утомляла. Пришлось чем-то ее занять.

За два года он ни разу не забыл Данилу. Любовники приходили и уходили. Некоторые пытались его удержать, но Марк знал, что его удержал бы только один человек. Но сейчас он живет своей жизнью за тысячи километров от него.

— Марк, что с тобой происходит? — Кристина уже ему не жена, но продолжает исправно встревать в его жизнь со своими советами.

— Я устал,—  Робертсон не врет. Два года он думал, что это было помешательством. Что с отъездом Хвостова все придет на круги своя. Но он жестоко ошибался. — Я не могу не думать о…

— Знаешь, я думаю в Москве сейчас морозно. Тебе придется одеться потеплее…

— Черт, ребята. У меня же к чаю ничего нет! — возмущенный Данила бросился в коридор, на ходу зашнуровывая кроссовки и влетая в куртку. — Ждите, я мигом!

Марьяна и Васька прошли на кухню мыть посуду, но не успел парень возмутиться внезапно оказавшемуся в руках кухонному полотенцу, как в дверь позвонили.

— Он метеор, что ли? — хмыкнула девчушка и пошла открывать. — А ты домой тарелки, милый.

  Она сразу его узнала. По фотографиям, которые Данила никак не хотел выбрасывать. Он был такой же мускулистый, такой же гладковыбритый, с прямой осанкой, как и на фото. Но вот глаза были грустны, словно у побитой собаки.

— Что вам здесь надо? — голос прозвучал слишком грубо для такой хрупкой и миловидной девушки.

— Здравствуйте, я хочу поговорить с Данилой. Очень хочу.

— Он не хочет.

— Говорить буду я. Пусть просто будет рядом, — Марк стоял не шелохнувшись, разглядывая забавную девчушку и отмечая, что ревнует. Не может же быть она еще одной сестрой Данилы?

— Хорошо. Его сейчас нет. Проходите,—  Марьяша буквально втащила его в квартиру. Все-таки, женщины сентиментальны. Она провела Марка в гостиную, а через пару мгновений уже оттаскивала от Робертсона разъяренного Ваську, схватившего мужчину за ворот пальто и шипящего ругательства.

— Пойдем домой, балбес! Пусть поговорят. Вспомни, в каком состоянии твой друг находится, — причитала девушка, выходя за дверь. Последнее, что Марк от них услышал, было Васькино грубое:

— Молись, чтобы он простил тебя!

  Кто придумал бабулек с авоськами? За что молодым, вечно торопящимся людям такое наказание в виде длиннющей очереди, сплошь состоящей из этих представителей рода человеческого?

Данила не бежал, а летел в свою квартиру в надежде, что друзья не умерли от голода.

— Я вернулся! Блин, там такие очереди! — в гостиной никого не было. Никого кроме…

— Привет, Дэни, — и пакет со сладостями выпадает из рук…

— Зачем ты прилетел? — Хвостов старается не терять самообладания, надеясь, что за два года успел научиться контролировать свои чувства.

— Не знаю, — Марк встает с дивана и подходит ближе. — Прости меня.

— За что?

— За то, что обидел. За то, что ты страдал два года. За то, что не прилетел раньше, — они стоят в коридоре, и Марк прожигает взглядом дверь, зная, что сейчас через нее выйдет в ставшую такой невыносимой жизнь.

— Я тебя простил, Марк. Давно, — сердце бьется, как сумасшедшее, но гордость не позволяет впиться поцелуем в до сих пор любимые и желанные губы. — Но тебе лучше уйти. Все прошло…

— Я понимаю, Дэни. Прекрасно понимаю, — он уходит, шепнув перед этим на ухо вздрогнувшему парню. — Можно я скажу тебе кое-что напоследок?

— Да.

— Я действительно очень сильно тебя люблю…

   Проходит пятнадцать минут, пока Данила приходит в себя. Кажется, недавно хлопнула входная дверь. Кажется, здесь был Марк. Кажется, он сказал.

   Он бежит так быстро, как только может. Даже не подумав застегнуть куртку. Глаза блуждают в надежде найти знакомый силуэт. И если бы не снегопад, было бы проще это сделать.

Взгляд цепляется за высокую мускулистую фигуру в длинном зимнем пальто. Кажется, человек курит, растворяя никотиновый дым в зимнем, морозном воздухе. Всего одно имя:

— Марк!!! — кричит Данила и догоняет застывшую фигуру. Он врезается в недоумевающего Робертсона и целует. Долго. Страстно. Жадно. За упущенные два года. И плевать, что прохожие фырчат и сплевывают, недовольные их поведением. Плевать…

— Марк, — задыхаясь, произносит Данила, оторвавшись от горячих губ. На лице мужчины блуждает неверящая улыбка. — Мне необходимо время, чтобы подумать, что дальше с тобой делать.

— Сколько захочешь, мой мальчик. Сколько захочешь…

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------