Из кармана рубашки Генри достает золотую зажигалку и желтую пачку «Американ спиритс», прикуривает, выпускает облачко дыма, которое солнце сразу окрашивает в цвет молока, при этом не сбиваясь с шага.

Розовые кривоватые буквы крика души: «ТРОЙ ЛЮБЕТ МАРИАНН! ДА!» поперек щита с названием радиостанции на лужайке предполагают, что: 1) Трой проводит много времени, слушая KDCU-AM, и 2) Марианн тоже любит его. Порадуемся за Троя, порадуемся за Марианн. Джек аплодирует проявлению любви, пусть даже выраженному розовым спреем, и желает влюбленным счастья и удачи. В голову приходит мысль о том, что в данный момент, если бы он и мог сказать кому-нибудь «люблю», то только Генри Лайдену. Не в том смысле, в каком «Трой любет Марианн» или наоборот, но он все равно «любет» Генри, в чем теперь у него не остается ни малейших сомнений.

Плиты дорожки выводят Генри к каменному бордюру. Его пальцы сжимаются на металлической ручке, он открывает дверцу, забирается в кабину, садится на пассажирское сиденье. Чуть наклоняет голову, прислушиваясь. Поблескивают темные стекла его «авиационных» очков.

– Как тебе это удается? – спрашивает Джек. – Сегодня помогала музыка, но ведь музыка тебе не нужна.

– Мне это удается, потому что у меня абсолютный, абсолютный нюх. В этом меня сегодня еще раз убедил наш покуривающий травку практикант, Моррис Розен. Моррис думает, что я – Господь Бог, но мозги у него, похоже, варят, раз он додумался, что Джордж Рэтбан и Висконсинская крыса – один и тот же человек. Я надеюсь, что юноша будет держать рот на замке.

– Я тоже, – соглашается Джек, – но я не позволю тебе увильнуть от ответа. Как тебе всегда удается так ловко открывать дверь? Не шарить по дверце в поисках ручки, а сразу хвататься за нее?

Генри вздыхает:

– Ручка говорит мне, где находится. Элементарно. Мне остается лишь слушать.

– Ручка издает звук?

– Не такой, как твоя созданная по последнему слову техники радиосистема или концертный рояль, на котором исполняются «Вариации Гольдберга», разумеется, нет. Больше похоже на вибрацию. Звук звука. Звук внутри звука. Разве Даниэль Баренбойм не великий пианист? Ты только послушай его – звенит каждая нота. Хочется поцеловать крышку его «Стейнвея». Ты только представь себе, какие у него мышцы кистей.

– Это Баренбойм?

– Да, а кто же еще? – Генри медленно поворачивает голову к Джеку. Саркастическая улыбка изгибает уголки его рта. – Ага. Понятно. Ты, должно быть, вообразил, что слушаешь Глена Гулда.

– Ничего я не воображал.

– Пожалуйста.

– Может, и подумал, а не Гулд ли это, но…

– Нет, нет, нет. Даже и не пытайся. Твой голос все равно тебя выдает. В каждом слове слышатся пронзительные нотки. Это так трогательно. Мы собираемся ехать в Норвэй-Вэлли или ты и дальше будешь сидеть и лгать мне? По пути домой я хочу тебе кое-что рассказать.

Он протягивает Джеку футляр с си-ди.

– Позволь мне избавить тебя от необходимости лгать. Этот компакт дал мне любитель марихуаны. «Грязная сперма» исполняет один из хитов «Супримз». Лично меня от такого мутит, но для Висконсинской крысы, возможно, очень даже подойдет. Настрой на трек семь.

Пианист более не извлекает из рояля звуков а-ля Гленн Гулд, и вообще музыка уже не столь яростная. У Джека отпадает необходимость лгать, и он вставляет си-ди в щель под радиоприемником. Нажимает одну кнопку, потом вторую. Неистовый грохот, крики безумцев вырываются из динамиков. Джек откидывается на спинку сиденья.

– Господи, Генри. – Джек протягивает руку, чтобы уменьшить звук.

– Не смей трогать этот диск, – останавливает его Генри. – Если от этого дерьма у тебя не кровоточат уши, значит, оно не выполняет своей функции.

«Уши», Джек это знает, на джазовом жаргоне – способность понимать, как создается музыка, звуковыми волнами распространяющаяся по воздуху. Музыкант с хорошими ушами запоминает песни и аранжировки, которые его просят исполнить, на лету схватывает или заранее знает гармонию темы и без труда следует вариациям или импровизациям играющих вместе с ним. Независимо от того, умеет он читать ноты или нет, музыкант с великими ушами заучивает мелодии и аранжировки после первого же прослушивания, интуитивно улавливает гармонию и немедленно идентифицирует ключевые моменты, обозначаемые клаксонами такси, колокольчиками лифтов, мяукающими кошками. Для таких людей мир – множество индивидуальных звуков, и Генри Лайден один из них. Насколько известно Джеку, уши Генри достойны золотой олимпийской медали, им просто нет равных.

Именно уши Генри позволили ему узнать величайшую тайну Джека, догадаться, что его мать, Лили Кавано Сойер, та самая Лили Кавано. Вскоре после того, как Дейл познакомил их, Генри и Джек на удивление быстро сдружились. Каждый помогал скрасить одиночество другого, так что два или три вечера в неделю они проводили вместе, обедали, слушали музыку, говорили на самые разные темы, благо оба много чего знали. Джек то приезжал к Генри и оставался у него, то забирал Генри и вез к себе. По прошествии шести или семи месяцев Джек спросил, не хотел бы Генри проводить час-полтора, слушая, как он, Джек, читает книгу, нравящуюся им обоим. Генри ответил: «Дорогой, какая прекрасная идея. Как насчет того, чтобы начать с триллеров?» Они начали с Честера Хаймса[41] и Чарльза Уиллфорда[42], перешли на современные романы, затем прошлись по творчеству Сидни Перелмана[43] и Джеймса Тербера[44] и, наконец, решились штурмовать литературные бастионы, воздвигнутые Фордом Мэдоксом Фордом[45] и Владимиром Набоковым (был еще Марсель Пруст, оба это понимали, но Марсель Пруст мог подождать; в ближайшее время они намеревались взяться за «Холодный дом»).

Как-то вечером, после того как Джек закончил читать намеченный на этот день отрывок из «Хорошего солдата» Форда, Генри откашлялся.

– Дейл говорил, что твои родители работали в индустрии развлечений. В шоу-бизнесе.

– Совершенно верно.

– Я не хочу совать нос в чужие дела, но ты не будешь возражать, если я задам несколько вопросов? Захочешь ответить – можешь ограничиться «да» или «нет».

– А в чем дело, Генри? – спросил уже встревожившийся Джек.

– Хочу проверить одну свою догадку.

– Ладно. Спрашивай.

– Спасибо. Твои родители работали в разных сферах шоу-бизнеса?

– Да.

– Один занимался менеджментом, другой – непосредственно выступал?

– Да.

– Твоя мать была актрисой?

– Д-да.

– Можно сказать, знаменитой актрисой. Она не получила признания, которого заслуживала, но в пятидесятых и в середине шестидесятых снялась во множестве фильмов, а в конце своей карьеры получила «Оскара» за женскую роль второго плана.

– Генри, – только и смог вымолвить Джек, – как ты…

– Помолчи. Я хочу полностью насладиться этим моментом. Твоя мать – Лили Кавано. Это прекрасно. Лили Кавано так и не удалось полностью раскрыть свой талант. Но всякий раз своими ролями она возвышала всех этих девушек и женщин, решительных официанток, дам с пистолетом в сумочке. Прекрасная, остроумная, естественная, она словно сживалась с персонажем, который играла. Она была в сто раз лучше тех, кому доставались главные роли.

– Генри…

– Некоторые из этих фильмов отличали отменные саундтреки. К примеру, «Потерянное лето» Джонни Мандела. Его, правда, уже не посмотришь.

– Генри, как ты…

– Ты сам сказал мне, откуда еще я мог все это узнать? Интонациями своего голоса, как же еще? Все твои предложения отличает особый ритм.

– Ритм?

– Будь уверен. Внутренний ритм, присущий только тебе. И пока ты читал мне «Хорошего солдата», я пытался вспомнить: а почему этот ритм кажется мне знакомым, где я его мог слышать? Ответ никак не давался в руки, но два дня назад меня осенило: Лили Кавано. Ты не можешь винить меня за то, что мне захотелось проверить правильность моей догадки, не так ли?