– То-то смотрю… И какого рожна нас сюда? В сорок первый? Ладно, я танкист, а ты? Может, в казарме кто еще из наших был?..

Помолчали. Если и был, то уже нет… Что делать? Рубануть его чем-нибудь – прямо сейчас? Только чем? Лопатку бы! Будто чувствуя, рыжий отступил на шаг.

– Жалеешь, что попал сюда? – вырвалось у меня.

– Я? – удивился он. – Нисколько!

«Вот как? Шакал дорвался до свежего мяса? Нравится убивать?»

– Здесь по-честному, – пояснил он. – Есть враг, который пришел на твою землю, его надо убить. Никакой демократической гнили, воплей о правах человека. Какие у фашистов права? Сдохнуть – и все! А то развели… Наш полк в Чечне, если хочешь знать, ни одного дома не разрушил, хотя мог. Если из села стреляют, ответить – наше право, никто б и не вякнул! Соблюдали их права, и что взамен? Митинги собирали: приговорить убийцу к высшей мере! Это я убийца?

«Овечка невинная…»

– Разве нет?

– Ты, смотрю, начитался! – хмыкнул он. – Меньше верь продажным писакам! Да они маму родную за заморский доллар продадут!.. Я сегодня немца застрелил, ты же не возражал?

– Ну…

– Девку убил случайно. На войне сплошь и рядом. Если хочешь знать, это боевики виноваты! Притащились с пулеметом! Не было б их, никто бы не стрелял.

– Суд вроде доказал: в том выстреле не было необходимости. – Надо было удержать голос, не дать ему сорваться. Лицо сделать бесстрастным. – Я, конечно, все подробности не помню.

– Ага! – Он снова хмыкнул. – Суд и того немца, что я грохнул, оправдал бы. Цветочки, дескать, приехал в Россию нюхать. Правозащитники бы завыли, наняли гаду адвоката… Бляди продажные!

Рука моя уже скользила к штыку, но он пока не замечал.

– Звать-то тебя как? Не Ефимом же?

– Иль… Илья.

– Олег! – Он перехватил мою ладонь и затряс ее. – Рад познакомиться! Хреново здесь одному. Не дрейфь, Илюха, выплывем!

Я скривился. Он трактовал это по-своему.

– Не гони панику! Ты, конечно, не офицер, это заметно, но сейчас война, людям на тебя смотреть некогда. Гляди на меня и повторяй, а я потиху натаскаю.

Он оглянулся на спящего у костра Климовича.

– Ты в местных терках хорошо разбираешься? В смысле политики. Может, учил в институте?

«Тебе это не понадобится, шакал!» – покачал головой.

– Вот и я. Какие у них сейчас вожди? Сталина знаю, Берию, а эти Молотов, Каганович… Портрет покажут – поплыву. Про стройки пятилетки совсем никак…

Подбираясь ближе, я развел руками.

– Ну, и ладно, не до этого. Болтаем поменьше, воюем получше, остальное приложится. Вот такая диспозиция.

Он снова чуть отодвинулся и внезапно ринулся вперед, облапил меня своими ручищами и еще раз улыбнулся:

– Рад, Илюха! Честное слово!

Рука выпустила рукоятку штыка. Сержант подмигнул и пошел к костру. Я топал следом, разглядывая спину в промокшей гимнастерке. Темное пятно на спине было заметно даже в ночных сумерках. Светлые здесь ночи… У костра предложил сержанту поменяться дежурствами. Тот не возражал. Примостился рядом с мехводом и сладко зевнул. Я присел к огню и попробовал, легко ли выходит штык из ножен…

Олег

Проснулся я в предрассветных сумерках. На часах было без четверти два. Интересно, немец покойный перевел стрелки или это европейское время? Поди узнай! Хорошие часы мне перепали, швейцарские, стрелки и циферблат светятся. Не забывать завести – и будет счастье. Коля у костра клевал носом. Я встал, и он сразу встрепенулся.

– Все тихо?

– Так точно!

Я пригляделся. Илюха-лейтенант спал в отдалении, во сне он мычал и дергал ногами.

– Чтой-то он?

– Испужался! – пояснил Коля. – Я ночью проснулся: над нами стоит, в руке штык. «Чего это?» – спрашиваю, а он в ответ: «Волк к костру подходил!» Я: «Винтовку бы взял!» А он: «Немцы выстрел услышат!» – и отошел к костру. Я потом долго уснуть не мог: боюсь волков!

– Летом они не страшные.

– Приходил ведь!

– Любопытный! Молодой, наверное. Навоняли своими консервами! – Я пнул сапогом пустую банку. – Не бзди, боец, волкам сейчас не до нас.

Время до смены у меня было, и я использовал его с пользой. Сбегал к озерцу, сбросил обмундирование и голышом плюхнулся в прохладную воду. Озерцо оказалось мелким, с топким, илистым дном. Вода за ночь почти не остыла, я с удовольствием окунулся, затем растер тело ладонями. Еще б и мыло, но это уже мечты. Вволю поплескавшись, выбрался на берег и вытерся майкой – на теле обсохнет. Обуваясь, вспомнил лейтенанта. Теперь понятно, почему тот не разулся у ручья: портянки наворачивать не умеет. Боялся, что раскусим. Научится. Илюха, конечно же, молодец: защищал нас с ножом в руке. На хуторе танк немецкий завалил… Будет из студента прок!

Отправив зевающего Колю дремать, занялся завтраком. На войне пожрать – первое дело. Обеда с ужином может и не случиться, а натощак воевать кисло. Сардины разогревать не стал – и холодные сойдут. Волков я не опасался, а вот немцев зазывать… Кофе все же не удержался и сварил. Хоть и без сахара, но прежней жизнью пахнет. Хреновой она у меня вышла, но все ж моя…

На запах кофе проснулся лейтенант; встал и подошел. Я молча придвинул котелок. Он отхлебнул. В глаза Илюха старался не смотреть: стыдится ночного испуга. Зря… Мы помолчали. В лесу постепенно светлело, стволы сосен проявлялись из предрассветных сумерек, как на фотобумаге – увлекался я в детстве фотографией, просыпались птицы. И не только они. Где-то далеко ударила пушка, другая, после загремело во всю мочь. Прислушался: стреляли у Бреста. Крепость ведет бой. На востоке пока тихо. Обогнавшие нас немецкие части, наверное, сосредотачиваются. Интересно, повар Мюллер своих догнал? Вот уж рассказал ужасов.

– Едем, лейтенант! – сказал, вставая. – Самое время – немцам не до нас.

Предрассветная гравейка была пустынной. Мы катили навстречу разгоравшейся заре, лейтенант сидел за спиной, а Коля в коляске жевал. Он как-то ухитрился вскрыть банку на ходу и теперь поглощал сардины, цепляя их пальцами прямо из банки. Похоже, что есть механик готов был всегда и в любой ситуации. Пусть! Лишь бы танк хорошо водил. Илья от завтрака отказался. Выглядел он неважно: глаза покраснели, лицо помятое. Напереживался. Сначала эта история с воплощением, потом – волк. Многовато для вчерашнего студента. Привыкнет – на войне это быстро.

Никто не встречался нам на пути. Это было странно. Насколько я помнил по воспоминаниям фронтовиков, дороги должны быть забиты беженцами, здесь же не попадались. Объяснение напрашивалось только одно: дорогу немцы перерезали еще вчера.

Танк первым заметил Николай. Он привстал в коляске и толкнул меня в плечо. Я притормозил на обочине.

– Т-26! – выдохнул Коля. – Целенький!

Танк и вправду не выглядел подбитым. Стоял в поле с открытыми люками, новенький, свежеокрашенный. Странно. Я присмотрелся: траков не видно, над зеленым ковром возвышается только корпус с башней. Все ясно: сел в болото. Грунтовка, выходящая на гравейку, разбита гусеницами. Колонна шла маршем, этот почему-то съехал в сторону, наверное, пытался кого-то обогнать, вот и залез в топь. Те, кто не служил в армии, почему-то думают, что танк, аки Господь по воде, везде пройдет. Если бы! Сколько их, наших и немецких, вязли в болотах во время войны – до сих пор выкапывают.

Комья грязи, занесенные гусеницами на грунтовку, успели подсохнуть – вчера шли. Где экипаж? Бросил машину? Очень может быть. Время подпирало, приказали пересесть в другой танк, за отставшим собирались прислать тягач. Не прислали…

– Товарищ сержант. – Глаза мехвода загорелись. Ясно, что задумал. Любит этот парень машины.

Я свернул на грунтовку, и мы, прыгая на колдобинах, подкатили к танку. Коля соскочил еще на ходу и рванул к машине. Оставив лейтенанта на шухере, двинулся следом. Почва вокруг танка прогибалась под подошвами. М-да… Забрался внутрь. Боеукладка на месте, пулеметные диски – полной горкой. Ребята сильно спешили…