Вдруг она заметила Зою Васильевну: в берете, газовом шарфе и синем пыльнике — теперь такое увидишь, пожалуй, только в старом кино! Вокруг Зои Васильевны толпилась Валина продлёнка.

И Ольга вдруг быстро пошла к этой кучке галдящих и смеющихся цыплят. Она кивнула Зое Васильевне. Та довольно благосклонно улыбнулась ей в ответ тонкими своими губами. Это приободрило Ольгу.

— Ребятки! — громко сказала она. — Кто знает, где Валя Силина живёт?

Малышня сразу приутихла — то ли от незнакомого голоса, то ли оттого, что Ольга им крикнула необычное слово «ребятки». Ольга и сама удивилась, как оно выскочило на свободу. Странно: этим словом она называла Лёньку и Родьку…

— Да я знаю! — бойко крикнул мальчик с чёрными быстрыми глазами и с таким чубчиком, с одного бока стоячим, про который говорят: телёнок зализал. — Я знаю! Она в нашем дворе живёт, только в третьем подъезде. А этаж вроде второй. Там у них написано, на табличке железненькой.

Он остановился перевести дух, глянул на Ольгу. Один глаз у него косил, незаметно убегал куда-то под веко. Ольга наклонилась над этим мальчишкой.

— Только ты дом мне позабыл сказать и улицу. — Она вдруг самым сердцем ощутила, какая она старшая рядом с ним!

Улица Зелёная была хорошо Ольге знакома: это здесь совсем недалеко — минут семь ходу. Она шла и думала о Ветрове. О Ветрове, который ей запретил идти к Вале.

О Ветрове!..

Что ни школа, то, видите ли, всё женщины да женщины… Ну и что? Вон медсёстры почему-то тоже всё женщины да женщины. И никого от этого в жар не бросает. А футболисты всё мужчины да мужчины… Жаль, что тогда ей это в голову не пришло. А теперь уж — толкуй не толкуй сама с собою…

И она довольно мстительно припомнила Ветрову, что, мол, когда ребёнок отметок своих боится — это от учителя зависит. От вас, Сергей Геннадиевич!

Но тут же довольно некстати пошла на справедливость, сама с собой заспорила: от учителя? Разве? Уж какая у них Тамара Густавовна хорошая, а Ольга всё равно боится! Хоть она и не ребёнок уж давно.

Вдруг Ольга прямо споткнулась на ровном месте. Встала поражённая. Она боится и Валя боится — одинаково! Значит, нужно, значит… ах ты господи!.. чтобы Валя хотя б её не боялась, и я знаю, что надо… Она чуть ли не бегом припустилась к Валиному дому.

А дом был, между прочим, самый обычный: белый, в пять этажей, блочный, с одинаковыми окнами, со строем тоненьких инкубаторских липок. Теперь листья с них совсем облетели. И они торчали, похожие на метёлки, которые по старости отдают снеговикам.

От Валиного дома до следующего такого же тянулся строительный пустырь, просторный и запущенный. Через многие-многие субботники и воскресники он должен был превратиться в сквер. А пока были бугры да нечёсаный бурьян под ветром. Старая труба, как старая пушка, торчала из не зажившей после стройки земли…

Только посредине пустыря, но всё-таки ближе к этому дому, стояла в бурьяновых волнах деревянная беседка, словно маленький кораблик. И в этой беседке… Ольга увидела Валю! Она стояла, крепко держась за деревянные перила, и боялась, что Ольга её заметит, и никак не могла отвести взгляд.

Задевая чулками колючую траву, с бугра на бугор, Ольга пошла к беседке. Будто цепкой ниткой они были связаны взглядом — Валя и она.

Хорошо, что во дворе никого не было (старшие уроки делали, а младшие сидели по продлёнкам или по детсадам), потому что бывают на свете такие минуты, когда любой, даже самый хороший, человек может помешать.

Ольга подошла уже совсем близко, так близко, что можно было услышать шелест листьев или человеческий шёпот.

— Я больше не буду! — прошептала Валя. Она боялась.

Ольга покачала головой.

На деревянной лавке в беседке сидела маленькая кукла, лежал фантик с ярким цветком, стёклышко, железка, удобная для копания… Она же секрет хочет делать!..

Мигом Ольга вспомнила давно забытое, волнующее. Как крадёшься, чтоб никто не видел, в тайный угол двора. И копаешь ямку, и укладываешь фантик, и остекляешь аккуратно… Вот и теперь, оказывается, это делают!

— Пойдём, — сказала Ольга, — пойдём! Где ты хотела его устроить?

Они взяли с лавки все принадлежности. А куклу и Ольгин портфель оставили. Валя раз-другой недоверчиво глянула на Ольгу. Но, видно, что-то было в Ольгиных глазах особенное, и Валя поверила, что Ольга не врёт, что ей правда интересно.

Они обошли беседку и присели на корточки. Теперь из ближнего, Валиного дома их совсем не было видно. А дальний стоял далеко и совершенно безопасно, как на другом берегу широкого озера.

И тут Валя расчистила одно стёклышко, второе, третье — прежние секреты. В двух были фантики, а в третьем цветок георгин. Уже какой-то привядший, погибший… Подумалось: вот такие в могиле бывают. И сердце на секунду остановилось.

Она быстро вынула из плаща брошку — подарок Машки Цаловой: чёрный пластмассовый овал, а на нём пластмассовый женский профиль (как будто древнегреческий или древнеримский) с развевающимся пучком курчавых волос на затылке. Брошку эту носить, конечно, было нельзя — неудобно. Она лежала в кармане плаща и больно колола пальцы, как забудешься, за чем-нибудь полезешь неосторожно.

Теперь Ольга без спросу разорила секрет, выкинула цветок, положила брошку, аккуратно примяла пальцами бока ямки, закрыла опять стеклом. Чуть-чуть (таинственно, но чтоб и видно оставалось) припорошила стекло землёю…

— Ой-я! — прошептала Валя. — А как же она здесь?

— Да не бойся, — тоже шёпотом ответила Ольга. — Пусть остаётся. Ничего!

Валя смущённо и неловко стала рыть новую ямку.

— Никому про это не будем говорить, да?..

И тут Ольга сказала себе: «Ну, пора! Не трусь!..»

— Погоди! — Она быстро обошла беседку, вынула свой дневник, вернулась на место. Положила дневник на землю перед Валей: — Хочешь покажу?

Валя сперва ничего не поняла. Она медленно читала имя и фамилию на обложке. Потом посмотрела на Ольгу: мол, зачем это?

Ольга открыла первую страницу…

За месяц с небольшим много двоек не нахватаешь. Теперь Ольга даже испугалась, как бы их не оказалось слишком мало. Поэтому старалась помедленней переворачивать каждую страничку. Она уже будто забыла, что это ведь стыдно — показывать двойки.

Но почему-то не было стыдно! Даже вообще она не думала об этом. Только одного она хотела: чтоб Валя ей поверила!

Вот кончились в дневнике все прожитые недели. Но Ольга всё-таки ещё раз перевернула страницу, как бы на всякий случай — а вдруг… Теперь на них обеих глядела белая неизвестность будущих дней.

— Никому не скажешь про это? — тихо спросила Ольга. (Валя быстро-быстро замотала головой.) — А будешь со мной… — Она не знала, как сказать: «заниматься» или «дружить»? Но Валя, не дождавшись конца, закивала головой — опять быстро-быстро.

Я сегодня припомнил одну историю, которую почти что забыл. Я подумал: зачем я вообще стал писать дневник? И всё вспомнил. У нас, по-моему, многие пишут.

Это было давно, ещё до Тамары Густавовны, когда у нас была одна учительница на все предметы — Ирина Родионовна. Конечно, никакого отношения к Пушкину она не имела. Но всё равно у неё было прозвище «Няня». Она старая была. Как нас отдала в старшие классы, так сразу ушла на пенсию.

Один раз Няня нам дала задание — вести дневники. Говорит: «Ведите дневники в течение одного месяца, а потом мне покажите». Кто-то спросил: «А как вести?» Она говорит: «Так же, как пишете письмо своему товарищу или подруге. Только без обращения. Описывайте, что с вами произошло за день. Вот и вся премудрость».

Я, конечно, про дневники слыхал и до неё. Но сам не вёл. Только в позапрошлом году писать научился — как же его вести. И вот я представил Горелова Кольку, как будто его в классе не было, и стал ему писать. У меня как-то сразу дело пошло. Я быстро понял, что это всё же не письма получаются, а другое. Теперь-то я знаю: дневник получался. А тогда не знал и думал: «Ого! Молодец я какой!» Сердце так и захватывало.