Еще накануне каждый из присутствующих, проходя мимо Малуэна, говорил: «Привет, Луи!»

А сейчас все с ужасом смотрели на него, словно он уже не Малуэн, да и вообще не человек. Даже дочь его пряталась за чужими спинами.

К сараю нельзя было подъехать на машине, и процессия прошла часть пути пешком. Мальчишки бежали вдогонку, боясь потерять арестованного из виду, фотографы преграждали ему дорогу.

Наконец его заперли в камере, и он с удовлетворением оглядел белые стены, узкую койку, поднятую к стене, откидной столик. Еще никогда в жизни ему так не хотелось спать, и он чуть было не заснул одетым, но тут к нему ввели адвоката.

— Позвольте вам сказать, что вы совершили все мыслимые промахи.

Дома у него, собравшись на кухне, где уже зажгли лампу, все, вероятно, плачут, а голубой бидончик, который он купил в субботний вечер перед рождением Анриетты, стоит на столе, и от него пахнет водкой.

— Я пришел дать вам кой-какие советы.

Малуэн посмотрел на адвоката так, как смотрят на забавный, но бесполезный предмет.

— Все единодушно находят ваш цинизм возмутительным, а это усложняет мою задачу. Нужно…

— Кстати, когда будут похороны? — перебил Малуэн.

— Чьи похороны?

— Брауна.

— Пока неизвестно. Сперва произведут вскрытие.

— Зачем? Я же все объяснил.

— Нужно выяснить, какой удар оказался смертельным и как он был нанесен.

— Жена его уехала?

— Нет, все еще в отеле.

— Думаете, Брауна похоронят в Дьеппе?

— Если только она не оплатит перевоз тела в Лондон.

— Платить должны Митчелы! — Малуэн посмотрел на адвоката, нахмурив брови, и вздохнул:

— Оставьте меня!

— Нам необходимо договориться…

— Да, завтра. Или потом.

Ну что ж, значит, он не пойдет на похороны: м-с Браун истратит полученные сто фунтов на то, чтобы увезти тело мужа, и он никогда не увидит ни его, ни ее.

Идиотизм, конечно, но ничего не попишешь! Самое же обидное в том, что все могло сложиться по-иному.

Что за сплетение случайностей!

Вот, например, ночью, когда Браун чуть было не поднялся к нему в будку. Что они сказали бы друг другу, если бы он вошел?

Или когда Браун следовал за Малуэном до самого дома, не решаясь с ним заговорить, а Малуэн в это время уже готов был отдать ему чемодан?

Или даже сегодня утром, когда он пришел в сарай с колбасой, сардинами и паштетом?

Что сказали бы они друг другу? Что решили бы?

Как жили бы потом и что сталось бы с двумя домами, в Ньюхейвене и в Дьеппе, с женами и детьми?

— Это было невозможно, — заключил Малуэн вполголоса.

— Что — невозможно?

Он только сейчас заметил своего адвоката и снова вздохнул:

— Ничего. Я думаю.

— Вот именно. Я лично считаю, что вы слишком много думаете! Лучше не возражать.

— А сейчас я хочу спать.

Это было не так. Едва адвокат вышел и зашушукался в коридоре с надзирателем, Малуэн бросился на кровать и опять задумался о Брауне, его жене, о своем доме по ту сторону гавани, в окнах которого вечером появлялся свет.

Когда его приговорили к пяти годам тюрьмы, жена и дочь с плачем бросились к нему в объятия, а он, поцеловав их, оглянулся, словно ища кого-то.