В конце концов и ее отмели и не включили в новый план. Эта третья магистраль должна была соединить конец Большой Дмитровки с Малой Дмитровкой близ начала Успенского переулка, вероятно сровняв с зем­лей владения Уварова.

В списке допущенных к постройкам по разрешению комиссии от 1 декабря 1814 года встречаем имя Уваро­ва, но, принимая во внимание еще не полностью от­вергнутый план Гесте, нельзя сказать с полной уверен­ностью, получил ли он разрешение отстраивать имен­но центральный дом. Возможно, речь шла о каких-то сооружениях в глубине двора.

Таким образом, точных документальных данных о времени постройки центрального дома у нас нет, но множество косвенных доказательств говорит в пользу того, что центральный дом горел и между 1815 и 1823 годами был отстроен на старом фундаменте. За это го­ворят и его архитектурные особенности.

Строительство Москвы после пожара могло идти быстрыми темпами во многом благодаря тому, что уже существовало несколько альбомов «образцовых» проек­тов фасадов жилых домов, имевших целью помочь в застройке губернских и уездных городов, не распола­гавших порой достаточно квалифицированными архи­текторами. Случилось так, что альбомы эти оказали не­оценимую помощь при застройке Москвы. Не будь этих образцов, едва ли Москва возродилась бы так быстро и целостно. И как бы странно для нашего слуха ни зву­чало — «типовой дом первой трети XIX века» — поня­тие это вполне правомерно. Вместе с тем постройкам этого периода, несмотря на схожесть силуэтов, харак­терных для господствовавшего нового классического стиля, чужда стандартность: архитекторы, используя арки, колонны, портики, все многообразие архитектур­ных деталей и лепных или резных украшений, добивались огромного разнообразия. О. И. Бове, утверждая рисунки фасадов, также нередко улучшал «образцо­вые» чертежи. Имя архитектора, проектировавшего дом на Малой Дмитровке, неизвестно, но можно пред­положить, что Бове утверждал проект, и как знать, быть может, рукой его были сделаны и на этих черте­жах, как на многих других, какие-нибудь изменения или дополнения.

Участок, на котором расположился дом, был доволь­но велик и спланирован согласно наиболее распростра­ненной схеме: дом стоит фасадом на красной линии, а вход, вернее, несколько входов устроены со двора, куда могли через ворота въезжать экипажи.

Поскольку любая, даже незначительная, перестрой­ка и даже ремонт требовали разрешения, в архивном деле дома все они нашли отражение. С 1823 по 1906 год (последний, имеющийся в деле) серьезным изменениям главный дом не подвергался, они касались в основном хозяйственных построек на заднем дворе. Единствен­ная перестройка, сказавшаяся на его облике, предпри­нята в 1893 году, когда был снесен портик с шестью колоннами и заменен висячими балконами на крон­штейнах в центре и по бокам. Эти преобразования, бесспорно, обеднили фасад, и центр восприятия пере­местился на угловой флигель с полукруглым балконом. Рисунок фасада, относящийся к концу XIX века, поз­воляет сделать вывод, что в остальных архитектурных деталях дом сохранил свой вид.

Как большинство московских жилых домов, в отли­чие от Петербурга, где преобладала каменная застрой­ка, этот дом деревянный, «на каменном этаже». Дом двухэтажный, с мезонином, с двумя асимметричными ризалитами, направленными в сторону двора,— по тем временам обширный. Это можно утверждать, посколь­ку в альбомах «образцовых» проектов, соблюдающих определенные пропорции между этажностью и коли­чеством окон, а тем самым и между высотой и длиной здания, не встречается двухэтажных домов более чем в 11 окон. Судя по рисунку конца XIX века, их было именно столько, и вряд ли со времени постройки это число резко увеличилось. Вообще же нечетное коли­чество окон по фасаду было одним из архитектурных правил послепожарной застройки.

Помимо центрального дома на красную линию вы­ходят два несимметричных боковых флигеля. Между ними и главным домом располагались ворота, все три строения имеют общий декор (междуэтажный пояс, клейма с изображением лир и венков), составляют еди­ный ансамбль. Строение, образующее угол Малой Дмит­ровки и Успенского переулка, здесь закруглено, а дуго­образный балкон на втором этаже, появившийся в кон­це XIX века, придает ритмический рисунок повороту, подчеркивает архитектурную значимость этого отрез­ка улицы. Угловым участкам вообще с начала прошло­го века отводилась особая роль: недаром выходящая в переулок стена дома также считалась фасадом.

Чтобы представить себе более полно, как выгля­дел дом, скажем несколько слов об окраске. С 1816 года архитекторы стали брать с домовладельцев подписку «о неупотреблении грубого цвета красок». Разрешены были только светлые колеры: белый, дикой (светло-се­рый), палевый, бледно-желтый, с прозеленью. Вскоре ограничения коснулись и цвета крыш — допускались дикой, зеленый и красный.

В течение двух третей XIX столетия хозяйственный Двор постоянно пополнялся различными подсобными помещениями и пристройками. В глубине двора был сад или, по меньшей мере, огород. На заднем дворе по­являются подвалы, сараи, деревянный крытый коло­дец, каретный сарай, перестроенный впоследствии в конюшню, несколько деревянных одноэтажных неболь­ших строений, обозначенных как нежилые. Позднее •наблюдается противоположный процесс: число мелких подсобных построек уменьшается, едва ли не каждый год испрашивается разрешение на их слом. Это впол­не естественно и отражает процесс развития промышленности и торговли, утрату значения подсобного хо­зяйства при городском доме.

К сожалению, мы почти не располагаем сведениями о внутренней планировке дома, неоднократно подвер­гавшейся изменениям. Единственное, что можно ут­верждать,— парадные комнаты располагались во вто­ром этаже и выходили окнами на улицу, скорее всего растянувшись анфиладой. Жилые помещения смотрели во двор и занимали мезонин. Все внутренние перепла­нировки диктовались функциональными соображени­ями. Мы знаем, что, по крайней мере, с 30-х годов дом сдавался внаем, с течением времени он дробился на все большее число помещений, приближаясь по харак­теру к доходным домам. Львиная доля прошений в ар­хивном деле содержит просьбу о переделке окон в две­ри, очевидно для устройства отдельных входов с ули­цы. Особенно интенсивно идет этот процесс в 60—80-х годах.

Помимо жилых квартир и крупных учебных заве­дений, о которых речь пойдет ниже, в доме в разное время располагались самые различные заведения: вин­ная и пивная лавка крестьянина Кулькова, контора пе­ревозки мебели Третьякова, модное заведение Соловь­евой, овощная лавка Толокнова и прочие.

Только в 1905 году владелец дома А. Е. Владими­ров решил превратить центральный дом в особняк для своей семьи, соответственно перестроив его внутри. Испрашивая на это разрешение, он указывал, что в нем в то время имелось четыре квартиры, сдающиеся внаем разным лицам. Дробление боковых флигелей было еще более мелким.

Судьба дома сложилась так, что самые интересные главы его истории оказались связаны не с домовладель­цами, а именно с теми, кто занимал сдающиеся внаем помещения. Тем не менее перечислим имена владель­цев, о которых, правда, известно немногое.

Итак, не позднее 1817 года дом переходит в руки семейства Шубиных.

Как отмечал В. Андросов, автор «Статистической за­писки о Москве», вышедшей в 1832 году, «целая треть домов в Москве написаны на имя женщин». К этому числу относился и наш дом, который числился за же­ной, а с 50-х годов вдовой ротмистра Николая Петрови­ча Шубина Анной Михайловной. С этого времени про­щения о перестройках подаются ее дочерью «девицей, дочерью ротмистра Александрой Николаевной Шуби­ной, опекуншей над имением матери своей». Старый москвич Д. И. Никифоров, издавший в 1901 году кни­гу «Из прошлого Москвы» с подзаголовком «Записки старожила», писал: «На углу Успенского переулка сто­ял большой дом дворян Шубиных... Я помню послед­него представителя семьи владельцев этого дома, быв­шего офицера л.-гв. гусарского полка, покинувшего полк после случившегося с ним инцидента в бытность его караульным офицером в Петергофском дворце в царствование императора Николая I. Шубин был, хотя и добрый, но весьма вспыльчивый человек. Заметив, что один из караульных солдат напился пьян, он так рассердился, что тут же приказал наказать солдата. Крик наказуемого в караульной комнате достиг слуха императора, и он приказал узнать причину. Шубин на Другой день был подвергнут аресту и, обидевшись, вы­шел в отставку». Трудно сказать, конечно, насколько можно доверять этому свидетельству. Имя ротмистра Н, Шубина мы встретили в списке лиц, которые в 1826—1833 годах просили разрешения открыть в Мо­скве литографии «для печатания эстампов, портретов, ландшафтов и т. п.». Шубин просил позволения открыть литографию для печатания на своей обойной фабрике «обоев на манер французских». К сожалению, никаких следов этой фабрики обнаружить не удалось. Трудно поэтому сказать, реализовал ли Шубин свои намерения. Между 1881 и 1885 годами дом числится совмест­ным владением Шубиной и Оболенского, а с 1895 года целиком переходит в руки князя Владимира Владими­ровича Оболенского. Но ненадолго. Не позднее 1898 го­да он становится собственностью коммерции советника Александра Ефимовича Владимирова, который и владел им до 1917 года.