– Он побежал к бульвару Араго. За ним следуют Жанвье и Дюфур.

– Можешь идти спать.

Комиссар рассеянно пожал руку инспектору и пошел, тяжело ступая, низко опустив голову и продолжая дымить трубкой.

Было четыре часа утра, когда он толкнул дверь своего кабинета на набережной Орфевр. Комиссар со вздохом снял тяжелое пальто. На столе среди бумаг стояла недопитая кружка. Пиво успело согреться, но комиссар допил его с жадностью. Затем уселся в кресло.

Перед ним лежала желтая папка, раздувшаяся от документов, как пузырь. Безупречно округлым почерком письмоводителя уголовной полиции на ней было выведено: «Дело Эртена».

Ожидание длилось больше трех часов. Электрическая лампочка без абажура была окружена серым облаком дыма, колебавшимся при малейшем движении воздуха. Время от времени Мегрэ вставал из-за стола, мешал кочергой в печке и опять садился на место. В кабинете становилорь все жарче, комиссар снял с себя пиджак, затем воротничок, галстук и, наконец, жилет.

Телефонный аппарат был у него под рукой. Около шести утра он приподнял трубку, желая удостовериться, что связь с городом не нарушена.

Желтая папка перед комиссаром была раскрыта. Донесения, вырезки из газет, копии протоколов, фотографии рассыпались на столе. Мегрэ смотрел на них из своего кресла и лишь иногда брал в руки тот или иной документ, однако не читал его, а о чем-то сосредоточенно думал.

Поверх груды документов лежала газетная вырезка с красноречивой шапкой:

«Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, приговорен к смерти сегодня утром».

Мегрэ беспрерывно курил, не сводя глаз с телефонного аппарата, но тот упорно молчал.

В шесть десять раздался звонок – кто-то ошибся номером.

Комиссар принялся перечитывать документы. Правда, в этом не было особой нужды, так как он помнил их наизусть:

На набережной Орфевр помещается префектура парижской полиции, в том числе ее уголовный розыск.

«Жозеф Жан Мари Эртен, 27 лет, родился в Мелене, служащий в цветочном магазине г-на Жерардье на Севрской улице».

Вот и фотография, сделанная в ярмарочной палатке на гулянье в Нейи. Долговязый парень с непомерно длинными руками и треугольным бесцветным лицом. Его щегольство свидетельствует о дурном вкусе.

«Кровавая трагедия в Сен-Клу. Богатая американка и ее горничная зарезаны кинжалом».

Это случилось в июле.

Мегрэ отодвинул зловещие снимки, сделанные на месте преступления: два окровавленных трупа, снятые во всевозможных ракурсах, искаженные лица, ночные рубашки в пятнах крови, изодранные в клочья.

«Комиссар Мегрэ из уголовной полиции разгадал трагедию в Сен-Клу. Убийца за решеткой!»

Мегрэ сердито переворошил газетные вырезки и нашел самую позднюю, вырезанную из газеты всего десять дней назад:

«Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, сегодня утром приговорен к смертной казни».

Во двор префектуры въехал полицейский фургон. Началась сортировка ночного улова. Он почти полностью состоял из женщин. В коридорах послышались шаги, ночной туман над Сеной начал рассеиваться.

Зазвонил телефон.

– Алло!.. Ты, Дюфур?..

– Я, шеф.

– Ну что?..

– Ничего особенного. То есть, если хотите, я могу вернуться туда. Но пока что, по-моему, хватит одного Жанвье…

– А где он?

– В «Белой цапле».

– Что?.. В какой еще «Цапле»?

– Это бистро возле Исси-ле-Мулино. Сейчас возьму такси, приеду и расскажу вам все по порядку.

Некоторое время Мегрэ шагал по кабинету. Затем послал одного из сотрудников в пивную «У дофины» за кофе и рогаликами.

Мегрэ еще завтракал, когда вошел инспектор Дюфур, крохотный корректный человечек в сером костюме; шею его сдавливал очень высокий, туго накрахмаленный воротничок. Как всегда, вид у Дюфура был таинственный.

– Что это еще за «Цапля»? – проворчал Мегрэ. – Садись.

– «Белая цапля» – матросский кабачок на самом берегу Сены, между Гренелем и Исси-ле-Мулино.

– И он отправился прямо туда?

– Что вы! Это просто чудо, что мы с Жанвье не потеряли его.

– Ты уже завтракал?

– Да, в «Белой цапле».

– Тогда рассказывай.

– Вы видели, как он соскочил со стены, не так ли? Затем кинулся бежать со всех ног. Чертовски боялся, что его поймают. Лишь у Бельфорского льва сбавил ход и растерянно огляделся.

– Он догадывался, что за им следят?

– Ни в коем случае! Он оглянулся там в первый раз.

– Продолжай.

– Он бежал, как слепой. Или как человек, впервые оказавшийся в Париже – что почти одно и то же. Потом неожиданно свернул на улицу, что пересекает кладбище Монпарнас. Не помню, как она называется. Там не было ни души. По-видимому, он и сам не знал, где находится. И когда увидел сквозь решетку могилы, опять припустил со всех ног.

– Дальше.

Мегрэ набил трубку и заметно повеселел.

– Мы вышли на улицы Монпарнаса. Большие кафе были закрыты, но ночные кабаки еще полны. Помню, он остановился у одного, где играл джаз, и минуту постоял. К нему подошла девчонка-цветочница с корзиной, и он опять бросился бежать.

– В каком направлении?

– По-моему, ни в каком. Выскочил на бульвар Распайль… Потом по какой-то поперечной улице повернул обратно и опять вышел к вокзалу Монпарнас.

Какое у него было выражение?

– Никакого! Как и на следствии, и на суде. Бледное лицо, испуганный, остановившийся взгляд. Словом, затрудняюсь описать… Через полчаса мы вышли к Центральному рынку.

– И никто к нему не обратился?

– Никто.

Он не бросал никаких писем в почтовый ящик?

– Могу поклясться, что нет, шеф, Жанвье шел по одной стороне улицы, а я по другой. Мы следили за каждым его движением. Представьте, он остановился перед палаткой, где продают горячие COCHCKHJH жареный картофель. Постоял в нерешительности. Потом увидел полицейского и припустил опять…

– Тебе не показалось, что он пытается найти номер какого-то дома?

– Отнюдь! Он, скорее, был похож на пьяного, который мечется во все стороны. На площади Согласия он опять спустился к Сене. И тут почему-то решил идти по набережным. Раза два присаживался отдохнуть.

– Один раз – прямо на парапете. Другой – на скамье. Не поручусь за точность, но тут мне показалось, что он плачет. Во всяком случае, он схватился за голову руками.

– На скамье никого больше не было?

– Никого. Потом он зашагал опять… Представляете? Дошел почти до Мулино! Иногда останавливался, смотрел на воду. На реке уже появились буксиры. Затем улицы заполнили рабочие, а он все шел, и вид у него был такой, словно он сам не знает, что будет делать через минуту.

– Это все?

– Почти. Подождите. На мосту Мирабо он опустил руку в карман и вытащил оттуда…

– …десятифранковые кредитки?

– Нам с Жанвье так показалось. Потом он начал осматриваться по сторонам. Похоже, искал бистро. Но на правом берегу все бистро были закрыты. Тогда он перешел на левый берег. Там вошел в бар, битком набитый шоферами. Выпил кофе и стаканчик рому…

– Это и была «Белая цапля»?

– Нет. Мы с Жанвье еле волочили ноги. Не могли даже ничего выпить, чтобы согреться… Он вышел и опять начал кружить по улицам. Жанвье записывал, он даст вам точный маршрут. Мы опять вышли на набережную возле какой-то фабрики. Там тоже не было ни души, только кустики росли, как на даче, да травка между сваленными в кучу строительными материалами. На берегу – подъемный кран, а на воде на причале стояли баржи. Штук двадцать, не меньше. Тут-то и находится «Белая цапля». Непонятно даже, почему она в таком месте. Это маленькое бистро, где кормят круглые сутки. Справа сарай с пианолой и вывеской: «По субботам и воскресеньям танцы…» Здесь он опять выпил кофе с ромом. Потом ему подали горячие сосиски, он дожидался их довольно долго. Мы видели, как он говорил с хозяином бистро, а через четверть часа оба поднялись на второй этаж.

Когда хозяин спустился, я вошел. Спросил, не сдает ли он комнаты. Он удивился: «А разве с этим парнем не все в порядке?» Мне показалось, что он привык иметь дело с полицией. Я решил его припугнуть и заявил, что, если он скажет хоть одно слово своему клиенту, его заведение будет в тот же день закрыто. Он поклялся, что видит парня впервые; по-моему, не соврал… В бистро своя клиентура – матросы и, кроме того, в полдень рабочие с соседней фабрики приходят пить аперитив. Хозяин рассказал, что,едва Эртен вошел в комнату, он бросился на кровать, даже не сняв ботинок. Он сделал ему замечание. Эртен снял ботинки, швырнул их на пол и тут же заснул.