Опарина тоже пришлось разуть. Оказалось, что и левую ногу осколком зацепило. Хорошо - кости целы. Брючины разрезали, ноги перевязали. А сапоги не натянешь. Но не босиком же ходить. Афонин срезал голенища у кирзачей и получились неуклюжие опорки. Опарин портянки намотал, опорки надел. Оно, конечно, не по форме и на танцы в таком не пойдешь. Но обут. Сидеть он толком не мог - болела шишка на казенной части. Вот и прилег на правый бок, подремывал, потому что ослабел от потери крови.

Лихачев вертелся вокруг орудия, у которого появилось немало новых отметин. Ощупывал их и покачивал головой. Вся пушка: и щит, и ствол, и станины - все было исхлестано осколками и автоматными пулями. Красить надо пушку. И Лихачев прикидывал, что, как только отведут их на отдых, выпросит где-нибудь краску и сам все сделает. В лучшем виде.

Дрозд, часовым, прохаживался по пятачку с автоматом на груди. Поглядывал на запад, не появится ли там что-нибудь неожиданное. Каску он снял. Оценил сокровище, спрятал в сидор. И как только снял каску, уже не суровый воин, а опять Дрозд: молоденький солдатик, уши торчком, нос пуговкой. Но гимнастерка у Дрозда теперь имела вид бывалый, нормальный. Не узнать чистенькую, новенькую, офицерскую. Шароварам еще больше досталось.

На другой стороне окопа сидел опаринский фриц с разинутым ртом.

Опарин открыл глаза, зевнул и стал рассматривать Дрозда.

- До чего ты, Дрозд, неаккуратный человек. А еще писарь, должен всем пример показывать. Как это ты сумел настолько свое новенькое обмундирование изгваздать? - высказался он наконец. - Такое шикарное было обмундирование, суконное. Предупреждали же тебя, что здесь не кино, так ты не поверил. Неаккуратный ты человек, Дрозд.

- Иди к черту, - не сердито огрызнулся Дрозд. - Ты на себя лучше посмотри.

- Я - что? - Крепок был Опарин, его, после двух ранений, еще на шуточки потянуло. - Мне в госпиталь ехать, я там в чистеньком халатике ходить буду. А после госпиталя всем выдают новое обмундирование, - он глянул на свои кирзовые опорки. - И сапоги ненадеванные. А ты ведь в штаб хотел. Кто тебя туда в таком затрапезном виде пустит?

- Постираю, - Дрозд и сам понимал, что в таком обмундировании идти в штаб нельзя. Стирать ему до сих пор не приходилось, но стирают ведь люди. Значит, и он сумеет.

- Ничего не выйдет, - сообщил Афонин. - Мыло у нас кончилось. Стирать без мыла - дело дохлое.

- Что-нибудь придумаю, - не сдавался Дрозд.

- Погоди, Дрозд, не суетись, - не смог остаться в стороне Лихачев. - Сейчас я окину острым взглядом художника твою амуницию и оценю, насколько она пригодна к прохождению службы в таком святом для каждого солдата месте, как штаб.

Он вышел из-за щита, расфутболивая гильзы, пробрался поближе к Дрозду и окинул его взглядом художника.

- Да-а... мундирчик у тебя того... Воевать, конечно, в нем можно. Вполне. Врагов должно устрашать. Но к штабной работе в таком сомнительном костюмчике не допустят. Нельзя.

- А я что говорю, - продолжил Опарин.

- Но, с другой стороны, должны штабные учесть, отчего такое получилось, - встал Лихачев на защиту Дрозда. - Он же героически сражался с немецко-фашистскими захватчиками. Поэтому должны ему скидку сделать. Досрочно выдать новое.

- Не, - не согласился Опарин. - С захватчиками все сражаются. Если каждому новую гимнастерку за это выдавать, так на вещевых складах ничего не останется. Казенные вещи беречь надо. Они на определенный срок выдаются, - с удовольствием напомнил он Дрозду. - Так ведь?

- Так, - подтвердил Дрозд.

- То-то и оно...

Опарин глянул на своего фрица. Тот вроде бы оклемался, но сидел с широко разинутым ртом. Со страхом и тоской смотрел на Опарина.

- Ты чего на меня уставился? - поинтересовался Опарин. - Не нравлюсь? Так я многим не нравлюсь, особенно фрицам.

Немец вопроса не понял. Понял только, что Опарин сердится, и испугался еще больше. Глаза у него стали круглыми, нижняя челюсть отвисла еще ниже.

- Закрой хлебало, - посоветовал Опарин. - Смотреть противно. Завоеватель! Мать твою!..

- Не может он закрыть, - объяснил Лихачев. - Ты ему челюсть сломал. У тебя кулак, как кувалда. А ты ему этой кувалдой прямо в челюсть въехал. Кость сломал. Он теперь вовсе рот закрыть не может.

- Вот это кино. Он что, так и будет теперь ходить с разинутой мухоловкой?

- Срастется. - Афонину такое встречалось. - Только с месяц, наверно, придется потерпеть.

- А как он есть будет?

- Через нос, - объяснил Лихачев.

- Носом есть?! - Опарин сплюнул. - Не может такого быть. В носу зубов нет.

- Бульон заливать станут, чтобы не жевать. Они соединяются, нос и рот. По-медицински так и называется - носоглотка.

- Врешь ты все, Лихачев, - подловил шофера Опарин. - Если бульон заливать, так и через рот можно. Рот у него все равно раззявлен.

- Это я так предположил. Нос - запасной вариант. Можно и через рот, как врачи решат.

- Ладно, не таращи зенки, - пожалел Опарин фрица, которому теперь придется есть только бульон и, возможно, через нос. - Не убиваем мы пленных. А кость срастется. Пожуешь еще, если будет чего... Нам бы тоже сейчас пожевать невредно.

- Старший лейтенант идет, - сообщил Дрозд. - Попроси. Может, чего подкинет.

* * *

С правого фланга, где он оказался к концу боя, старший лейтенант Кречетов пошел вдоль линии обороны. За ним, стараясь не отставать, прихрамывал танкист. Плотный, коренастый, в туго перетянутом ремнем изодранном комбинезоне. Один он остался от резерва главного командования.

У каждого окопа Кречетов останавливался, считал потери, подбадривал тех, кто еще оставался в строю, приглядывал, чтобы оказали помощь раненым, отдавал распоряжения, как их переправить на КП.

Он вовремя появился на правом фланге. Немцы навалились тучей. Будь у старичков из полевой ремонтной мастерской автоматы, они бы напоили фрицев. А у них винтовочки, много не настреляешь. Поднялись навстречу с трехлинейками. И Кречетов тут как тут, со своими молодцами. Тоже ввязались в рукопашную. Четыре человека в таком деле - помощь не малая.

Старички ловко управлялись своими винторезами. Не ожидал от них такого Кречетов. А они еще в гражданскую этому научились, когда старший лейтенант и под стол пешком не ходил. В неразберихе рукопашного боя из автомата не больно-то постреляешь. Своих побить можно. Фрицы прикладами автоматов действовали да ножами. А старички винтовочками помахивали, будь здоров. Как на плацу. Кололи штыком, били прикладом, отбивали влево, отбивали вправо. Не воевали вроде бы, не дрались - работали. Кречетов тоже трехлинейку подхватил. Но так ловко, как они, управляться не мог. Выучки не хватало. Действовал, как дубиной.

Отмахались все-таки. Но из тринадцати механиков в строю только трое осталось. Пятеро легли навсегда. Пятерых ранило.

Кречетову тоже досталось. Так саданули в грудь, что до сих пор ребра болели. И правую скулу ободрали. Не хватало ему шрама на левой, так еще и на правую отметину поставили. Рукав гимнастерки кто-то рванул. Теперь на честном слове держался. Новенькую фуражку и вовсе затоптали. Нашел ее потом. Не фуражка, а блин со сломанным козырьком. Повертел ее, присвистнул и пустил по ветру. Хорошо летела. А больше ни на что уже не годилась.

Шел Кречетов по окопам и удивлялся, как устояли? На каждом участке по два-три человека оставалось. Еще чуть-чуть поднажми фриц, и не выдержали бы. Хотя, кто знает? Раз люди есть, то стояли бы.

* * *

Опарин с удивлением смотрел на старшего лейтенанта: гимнастерка порвана, правая скула сбита в кровь, галифе грязные, сапоги ободраны и измазаны черт знает чем. Да еще без фуражки, и волосы дыбом. Только черные пронзительные глаза и остались от прежнего старлейя. Хотел спросить, как дело было, но не спросил. И так видно, в рукопашной побывал человек. Чего тут спрашивать.

Кречетов устало опустился на край окопа, посмотрел за бруствер, где, укрытые плащ-палаткой, лежали убитые.