- Почему грязная? - возмутился Опарин. - Самая творческая работа. Токарю все время соображать надо.
- Опарин, не лезь. Спор здесь неуместен. Следующий?
- Строитель, - сказал Бабочкин.
- Тяжелая, кирпичи таскать надо.
- Повар - эта легкая, - подбросил Ракитин.
- Слишком жарко. Давайте что-нибудь прохладней.
- Лесоруб, - подсказал Афонин.
- Нашел блатную работенку. Спустился с гор и нашел. - Лихачев с укором посмотрел на Афонина. - Он пальцы себе отрубит в первый же день.
- Электромонтер, - вспомнил Опарин.
- Опасно. Может током шарахнуть, костей не соберешь.
- Продавец... - включился в разговор Бакурский.
- Опасно, - возразил Опарин.
- Почему... За прилавком...
- А деньги. Это сколько у продавца денег в руках бывает. Не выдержит душа и загребет. Посадят. Так что опасно.
Дрозд слушал их, пытался представить профессии, которые они называли, но обсуждение шло в таком темпе, что подумать он не успевал. Когда Лихачев сказал, что Дрозд деньги загребет и его посадят, решил вмешаться.
- Я считаю... - начал он.
- Тебе сейчас лучше помолчать, - посоветовал Лихачев. - Чтобы обеспечить твое будущее, лучшие умы думают. Благодарить будешь потом.
- Бухгалтер, - сказал Бабочкин.
- Тоже опасно.
Никто не спросил, почему опасно. И так понятно.
- Сталевар.
- Жарко.
- Шахтер.
- Страшно.
- Может ему в артисты податься, - предложил Бабочкин.
- Не получится, - отмел Лихачев. - На сцене артист должен характер показывать. А как его покажешь с таким носиком? Чтобы характер показать, хороший рубильник нужен. Не такой, конечно, как у Опарина, но рубильник. А у Дрозда что? Кнопка. Не пойдет.
- Пусть на инженера учится, - рассудил Опарин. - Работа чистая, уважаемая.
- Нет! - Лихачев был непреклонен. - Такой козел нам не ко двору.
- Чем тебе работа инженера не нравится? - удивился Опарин.
- Опасно!
- Чего тут опасного? Сидит инженер в просторном кабинете, машину какую-нибудь изобретает. Я видел у нас на заводе.
- Ага, сидит, - загадочно улыбнулся Лихачев. - Придумал он машину, а та сломалась. Что тогда будет? Прикиньте, дорогие товарищи.
Дорогие товарищи прикинули. Но молчали.
- Вредительство будет, - исчерпывающе ясно ответил на свой же вопрос Лихачев. - И не будет он тогда сидеть в просторном кабинете. А где он тогда будет сидеть?
Это все знали. Кроме Афонина. Он в своих горах многого не знал и потому попросил, чтобы ему объяснили, где будет сидеть инженер. Объяснять Афонину не стали, а профессию инженера отменили, как опасную.
- Врачом? - осторожно спросил Бабочкин.
- Врачом?.. - Лихачев задумался. - А в этом что-то есть. В белом халате... Работа физически не тяжелая... Все уважают, платят, наверно, неплохо... А если больной и умрет, никто не скажет, что вредительство. Умер себе и умер. Это нам подходит.
- Тогда лучше зубным врачом, зубы дергать, - стал развивать идею Бабочкин. - Там и умереть никто не может.
- Совершенно безопасная профессия, - согласился Лихачев.
- Спирт у него есть, - вспомнил Опарин. - Я однажды ходил к зубодеру, в запасном полку. У него в стеклянном шкафчике бутылочка со спиртом. Он мне на ватку накапал и на зуб положил. Чистый спирт. Иди, Дрозд, зубным врачом. Не пожалеешь
- А куда он денется? - решил за Дрозда Лихачев. - Человеку всем расчетом профессию выбрали. Чего ему отказываться...
- Я что, я согласен, - подтвердил Дрозд.
Ему понравилась профессия зубного врача. В белом халате, работа не тяжелая и спирт в стеклянном шкафчике.
Пристроили Дрозда к делу. Как бы трудно ни было, а пристроили. И чувствовали себя уверенно, будто теперь все пойдет так, как они решили: останется Дрозд в расчете, покроет себя славой, после войны станет зубным врачом. И в стеклянном шкафчике у него всегда будет стоять бутылочка с чистым спиртом.
- Я теперь только к тебе буду ходить зубы рвать! - чему-то радовался Лихачев. - Как зуб заболит, сразу к тебе. Но чтобы принимал меня без очереди. Как?
- Вырву без очереди, - солидно обещал Дрозд. - Всем нашим без очереди вырывать буду. Ты, Опарин, приходи. Все дела брошу, буду тебе зубы рвать. Хоть весь день.
- Нет, - отказался Опарин. - Если зуб заболит, так, чем к тебе идти, я лучше терпеть буду. Ты мне, по вредности, здоровый зуб вырвешь. Я к тебе за спиртом приходить буду. Дашь?
- Накапаю на ватку, - добродушно согласился Дрозд.
- Какая там ватка. Я тебя как человека прошу. Мне всего и нужно будет полстакана.
- Зачем тебе спирт? И целых полстакана? - спросил Дрозд, как будто сейчас и должен был отдать.
- В лечебных целях, - ухмыльнулся Опарин.
- Ну да?.. - недоверчиво протянул Дрозд.
- Не пить же я его буду, - заявил Опарин. - Видит бог, не пить, а лечиться. От простуды.
- Если лечиться, тогда дам, - Дрозд сделал вид, что поверил. - Только со своим стаканом приходи.
- Стакан достану. Стакан у меня дома есть...
Вот так разговаривали они полушутя, полусерьезно, прикидывали, кто кем будет, кто что станет делать, как будто не было этой страшной войны, которая еще неизвестно сколько продлится и до окончания которой еще надо дожить. Как надо дожить до окончания предстоящего им боя и еще многих боев, которые ждали впереди тех, кто доживет до утра.
Опарин случайно глянул на Бакурского. Тот сидел неподвижно, словно спал с открытыми глазами.
- Костя, а ты как? - спросил он.
Бакурский не слышал. Бакурский был в это время далеко. Он думал о том, что если бы, как положено, все время следил за небом, то увидел бы "фоккер" вовремя. Он был виноват, что атака "фоккера" оказалась неожиданной. Никто не обвинял его в этом. И сам он гнал от себя эту мысль. А она грызла его душу и не давала думать ни о чем другом. Командира спас... Не спас он никого. Умер командир. И штурман погиб. Если бы он не зазевался, были бы они живы и машина цела. Отбились бы. Теперь их нет. А он жив. Кому нужна такая жизнь? И почувствовал, что пытается обмануть самого себя. Пусть такой, пусть обгорелый, но жить хочется...
- Костя, ты что, уснул? - оторвал его от размышлений Опарин.
- Задумался...
- Чего тут думать. Ты скажи - после войны кем будешь?
- Никем... - прохрипел Бакурский.
- Как это никем? - Возразил Лихачев. - Так не бывает. Каждый должен кем-то быть.
- Никем... - повторил Бакурский. - У-у-убьют... меня. - Он, когда нервничал, еще и заикался.
- Это ты брось! - рассердился Ракитин. - Ты эти разговорчики прекрати! Перед боем такое говорить нельзя.
- Я... чу-чувствую... - не послушался командира Бакурский.
- Тоже мне, чувствователь! - возмутился Опарин. - Человек такого знать не может.
- Я з-з-знаю! - не отступал Бакурский.
Не знал он ничего. Но стоило ему вслух сказать, что убьют, как понял: так и случится. Уже сегодня ночью.
И это его: "Я з-з-знаю!", сказанное с надрывом и тоской, прозвучало настолько убежденно, что все поверили. Наверно бывает такое, когда человек чувствует приближающуюся смерть. Что скажешь ему? "Не обращай внимания, может, обойдется..." или: "Да плюнь ты на все". Спорить - еще больше заводить человека.
Ракитин не верил ни в чох, ни в сон, ни в вороний грай. В предчувствия тоже не верил. А главное - он был командиром и обязан был поддерживать бодрость духа.
"Испортил разговор! - рассердился он. - Сам заводится и на других тоску нагоняет!" - Но не сказал этого.
- Нет, - сказал Ракитин. - Тут ты, Бакурский, как раз и не прав. Это мы им сегодня врежем. Пусть приходят. Мы фрицам такие гостинцы приготовили! Надоели они мне, но ничего не поделаешь. Надо встречать. Будем жить, будем бить!
Лихачев понял командира.
- Что касается меня, то я готов, - заявил он. - У меня сегодня новая страница биографии начинается: первый раз к орудию встану. Настоящим делом, наконец займусь... А что-то прохладно стало, - поежился он. - Пора натягивать свою непробиваемую и непромокаемую.
