Минуты не прошло, а банки были вскрыты, и солдаты с удовольствием уминали "Второй фронт" с сухарями.
- Союзнички наши - мать иху! - не то поругал, не то похвалил американцев Опарин и отправил в рот здоровенный кусок тушенки. - Воюют свиной тушенкой. Но вкусно!
Потом пили компот и были немало разочарованы. Водичка, правда, оказалась вкусной: сладенькой и ароматной. Но ни единого орешка в банках не нашли. Вместо них плавали кусочки мякоти с прожилками, похожие на обрезки соленого арбуза, только сладкие. В общем, гадость порядочная. И зачем их сунули в банку с компотом, никто не понял. Хотя, может, капиталистам такое и нравится.
* * *
- Старший лейтенант - мужик что надо, - заявил подобревший после хорошего ужина Опарин. - С таким воевать можно.
- Строгий очень, - Дрозд побаивался старшего лейтенанта. - И все по сапогу веткой постукивает. Так и кажется, что перетянет поперек спины.
Дрозд взмахнул рукой, хотел показать, как старший лейтенант перетянет поперек спины, и едва не уронил сухарь, который у него остался от ужина. Собирался положить в сидор, но лень было вставать.
- Ты чего сухарями размахался? - Опарин давно положил глаз на этот сухарь. - Не хочешь, так и скажи. Другие съедят.
- Возьми, - Дрозд решил, что проще отдать сухарь Опарину, чем тащиться к машине, на которой лежали сидора.
Опарин забрал сухарь:
- С кем ополовинить?
- Со мной, - вызвался Лихачев.
Опарин легко, едва нажав пальцами, сломал чугунный сухарь пополам.
- "Перетянет поперек спины" - тоже сказал, - из-за сухаря несколько опоздал с ответом Дрозду Лихачев. - Строгий - это да. Но, сколько его знаю, ни разу не слышал, чтобы он голос на кого-нибудь повысил.
- Не повышает, - согласился Дрозд. - Ему и повышать голос не надо. Он как зыркнет, прищурится, так сразу ищешь, куда спрятаться.
- Глаз у него острый, - подтвердил Опарин. - Как шило.
- Зато зря не врубит, - защитил старого знакомого Лихачев. - Его на курсах водителей все уважали: и солдаты, и начальство.
- Должен быть строгим. - Опарин ухитрялся грызть сухарь и в то же время разговаривать. - В армии без строгости нельзя. Если с нами строгими не быть, мы на шею сядем. Хоть Афоня, хоть Костя. Один Лихачев чего стоит.
- Я стою, а ты нет? - прожевывая кусок сухаря, пробурчал Лихачев. - Ты лучше про себя скажи.
- Я тоже не подарочек, - согласился Опарин.
- Совсем не подарочек, - подтвердил Ракитин.
- Со мной без строгости нельзя, - ударился в откровение Опарин. - Я без строгости распущусь и стану разлагать дисциплину вокруг себя. А старший лейтенант не дает разлагать дисциплину. Он такой. Вроде капитана Лебедевского.
- Разные они, - не согласился Афонин. - Хотя оба настоящие. При таком командире воевать - то что надо. Только война его испортила.
- Чего это испортила, - не согласился Лихачев. - Он уже и не хромает. И шрам издалека нельзя заметить.
- Я про другое, - Афонин помолчал, прикидывая, как бы поточней сказать. - Очень он нацелен на войну. Весь вложился. Воевать с таким хорошо. Опарин верно сказал. А в мирное время - не знаю. Жестковат окажется для мирного времени. Тяжело ему будет. И ему тяжело будет, и тем, кто рядом с ним.
- До мирного времени еще дожить надо, - уныло протянул Дрозд.
- В бою должно быть хорош. - Афонин как будто не слышал Дрозда. - Тут, кажется, такая свадьба затевается, что старшому как раз здесь самое место. Если бы молодой лейтенант остался командовать, хлебнули бы мы.
- Отобьемся, - сказал Ракитин. - Все у нас продумано. И пехота теперь прикрывает.
- Конечно отобьемся! - Лихачев был в этом абсолютно уверен: ребята мировые, старший лейтенант Кречетов здесь. Чего сомневаться?! - Погоним фрица. Факт. Я, братцы, иногда пытаюсь представить себе, как все будет после Победы. И удивительно интересно у меня получается: идешь по городу - нигде не стреляют, ни одного раненого не видно, ни одного перевязанного и все вокруг гражданские.
- Военные тоже будут, - поправил Ракитин. - Армия останется.
- Какая там армия? Зачем она нужна будет после войны? Ну останется, так малюсенькая... - Лихачев свел руки и показал, какая малюсенькая останется армия. - Главное: ни тебе бомбежки, ни артобстрела, ни танков. Умирать никто не будет.
- Это ты загнул, - не согласился Опарин. - А старики?
- Так то старики. Они старые. Все остальные будут жить.
- От болезней тоже умирают, - напомнил Дрозд.
- Болезни - это тебе не пули и не осколки. Чего от них умирать. Поболеет человек и выздоровеет.
- Мне тоже такое иногда думается, - поддержал Ракитин, - что от болезни человек вообще не может умереть. Интересная жизнь будет.
- И каждый день в кино можно будет ходить, - внес Опарин свое, личное.
- В кино ты пойдешь, это я понимаю... А что ты еще делать станешь, когда домой вернешься? - спросил Ракитин.
- Я?.. Я, первое дело, лошадь куплю. Все деньги соберу, чего не хватит, одолжу и куплю, - не задумываясь, сообщил Опарин. - Мечта у меня сейчас такая - лошадь купить.
Товарищи с интересом глядели на Опарина. Решили, что разыгрывает. Лошадь он собирается купить... Хочет, чтобы его расспрашивать стали. А спросишь, он такое ответит, что потом утираться придется. У Опарина не заржавеет.
Самым смелым и самым любопытным, оказался Лихачев. Спросил осторожно:
- Какую лошадь?
- Белую. - Опарин задумался, смотрел куда-то в сторону, недоверчивых взглядов товарищей не замечал.
- Зачем тебе белая лошадь? - осторожно, как минер, продолжал, чуть ли не на ощупь, Лихачев. Остальные прислушивались, ждали, чем кончится.
- Так ведь народ только первые дни после Победы гулять будет. Потом опять вкалывать станут. Мне из дома пишут: жрать нечего, изголодались все и обносились. Зимой топить нечем. А холода у нас - будь здоров! И раненых много, покалеченных. Тяжело люди живут, тоскливо всем.
- Лошадь тебе зачем?! - теперь и Дрозд осмелел. - Дрова возить? - Лихачев первым прошел опасное место, теперь и другие могли.
Опарин будто не слышал Дрозда. Он осторожно пощупал фингал под левым глазом. Опухоль вроде бы не увеличилась, но и не уменьшилась. Левым глазом он по-прежнему почти ничего не видел. И горело, жгло, как огнем.
- Я вечером, после работы, умоюсь, оденусь во все чистое, - продолжил он, - сяду на белую лошадь и поеду по улице. Лошадь с ноги на ногу переступает, как танцует. Головой взмахнет - грива развевается. Я сижу в седле, как на параде, и с каждым, кого встречу, вежливо здороваюсь по имени-отчеству. Все будут останавливаться и смотреть: до чего красиво - человек на белой лошади едет. И не какой-нибудь генерал, не циркач, а Петр Павлович Опарин с этой же улицы. И людям сразу легче станет, потому что красиво. И пацанов катать стану. Это какая же им радость...
- Здорово! - признал Бабочкин. - Только где ты в городе лошадь держать станешь?
- Запросто. У нас на Форштате многие до войны лошадей держали. Ломовые извозчики. Дрова возили, грузы разные. Платили налог и держали.
- Где это город такой Форштат? - спросил Дрозд. - Что-то я не слышал.
- Не город это. Город у нас Чкалов. Прославленный летчик, в честь его назвали. А у нас дом на Форштадте, пригород так называется, окраина. Вроде в городе живем, а на улице трава растет, козы ходят. И мы ходим вместе с козами. Коров тоже кое-кто держит. Здесь, на улице и пасутся. Лошади раздолье. Работать на ней не буду, значит и налог не должны брать. Я опять на завод пойду, токарем. А лошадь для красоты и всеобщего удовольствия.
- Разрешат? - усомнился Дрозд.
- Должны, - сказал Ракитин. - Для красоты должны разрешить. Тем более фронтовик и орденоносец. Ты, если что, в военкомат иди. Там помогут.
- Пойду, если что, - подтвердил Опарин. - Лошадь непременно заведу. Я ведь не для себя стараюсь. Я для всех.
- А кем ты будешь после войны? - спросил Бабочкин у Лихачева.
