- Как раз затем, чтобы не приказывать, - пояснил Опарин. - Приказать все, что надо, он должен до боя. А во время боя наблюдать. Чтобы ему все точки были видны, все люди. И противник тоже. И если что-нибудь неожиданное случится, тут он должен быстро сообразить, что делать дальше. А если все нормально идет, дергать солдат не надо. Запутает их и сам запутается. Такое вот кино...
- Я как раз об этом, - подтвердил Афонин. - Меньше бы он приказывал, пока в деле не разобрался.
- Ладно, братья-славяне, - подвел итог Опарин. - Деваться нам некуда. Служить придется под его началом. И неизвестно, что из него выйдет. Может, путевый командир получится. Не комбат Лебедевский, конечно, но командир. Его пока по-умному учить еще нашему делу надо. Посмотрим, каким он будет в бою.
Такую получил Хаустов характеристику. Достаточно удовлетворительную. С сочувствием отнеслись к молодому лейтенанту. А что касается должности: "Временно считать командиром батареи".
После первого боя другая будет у него характеристика. И что касается должности, то могут утвердить, но могут и не утвердить.
* * *
Земляные работы солдаты закончили быстро. Яму под командный пункт вырыть - не позицию для орудия подготовить, работа недолгая. Потом стали подбирать бревна для наката. Лейтенант Хаустов снова появился. Не надеялся, что без него сумеют сделать все, как положено. Он пару раз оббежал вокруг будущего командного пункта, оценил проделанную работу визуально, и усомнился в достаточной высоте насыпи. Остановился, измерил и убедился, что глазомер его не подвел. Согласно наставлению по инженерным работам, пяти сантиметров не хватало, значит - непорядок. Но голос не повысил, приказал досыпать недостающее. Досыпали. Потом досыпали в другом месте и в третьем, там, где недостарались. В четвертом и пятом подрезать пришлось. Перестарались, лишнего насыпали. Но никто не ворчал, потому что подсыпать да подрезать - это не работа. Лихачев же, делал вид, что принимает все всерьез, пошлепал ладонью по брустверу и произнес:
- Так воевать - совсем другое дело. Жалко раньше нас никто такому не учил, такого не показывал.
Лейтенант не мог предположить, что над правилами инженерных работ, разработанными и утвержденными специалистами в самых высоких чинах, можно шутить, и принял его слова всерьез. Одухотворенный тем, как близко к сердцу этот простодушный солдат принимает его указания, он произнес маленькую речь о том, как важна точность в артиллерии. Именно в артиллерии и прежде всего в артиллерии. Потом популярно разъяснил, как надо держать пилу, как пилить стволы деревьев на накат, какого размера должны быть отрезки бревен, как их подгонять друг к другу и как крепить. Много интересного узнали от него солдаты.
Обогащенные этими знаниями, они распилили доставленные из рощи стволы, подтесали их, чтобы плотно прилегали друг к другу, и уложили в два наката, крышей блиндажа. Оставалось только скрепить их и засыпать сверху землей.
- Скреплять надо скобами, - подсказал лейтенант.
- Нету скоб, - сообщил Опарин.
- Почему нет? - потребовал объяснений лейтенант.
После окончания училища это был первый день, когда лейтенант Хаустов столкнулся с обыденной фронтовой жизнью. И так вот, с ходу, понять некоторые простые вещи не мог. Время для этого требовалось. Опарину пришлось объяснять, почему на фронте, случается, нет скоб, чтобы скрепить бревна наката. Объяснил. А главное - Хаустов понял.
Вместе начали искать выход из положения. Подумали и вспомнили, что на машине должен быть большой кусок проволоки, как раз подходящей для такого дела.
В кузове машины можно было найти немало разнообразного добра. В него собирали и складывали не только то, что нужно, и не столько то, что нужно, а все, что могло когда-нибудь пригодиться. А у каждого члена расчета был свой вкус и свое мнение о том, что может пригодиться в дальнейшем. И забивали машину различным имуществом так, что в ней, бывало, не повернешься. Когда доходило до этого, сержант Ракитин в очень понятных каждому выражениях напоминал, что их машина есть боевая единица гвардейского полка, а не свалка барахла, и не помойка. И устраивал "великий шмон".
Он влезал в кузов и собственноручно выбрасывал почти все подряд, называя при этом имена барахольщиков, определяя степень их жадности и бестолковости. Тут же он давал им бескорыстные советы, как они могут использовать во фронтовой обстановке оцинкованную банную шайку, сломанный дамский зонтик, эмалированный чайник без носика и ручки и многое другое, столь же редкостное, что он обнаруживал в кузове "боевой единицы гвардейского полка".
Расчет наблюдал, постанывал от сожаления, похохатывал над неожиданными советами. И удивлялись солдаты, как могло попасть на машину столько ненужных им еще сто лет вещей.
Последний "великий шмон" проходил давно, и проволока лежала на том месте, где ее положили. Дождалась своего часа. Лихачев, которому был доверен поиск, вскоре принес ее.
Опарин крепко стянул проволокой один из углов наката, хотел обломать ее, но пятимиллиметровая стальная проволока гнулась плохо.
- Дай топор, отрублю, - попросил он Бакурского.
- Чего топор тупить, - вмешался Афонин. - Топором проволоку не рубят. Ну-ка, я ножом...
Все, кроме Хаустова и Дрозда, знали, какой у Афонина нож. Не раз видели его в деле. Но подошли посмотреть, как он будет рубить проволоку.
Афонин как будто не замечал этого всеобщего интереса. Он вытащил нож из чехла, с маху ударил и легко рассек толстый прут. На косом срезе потемневшей от времени проволоки серебром заблестел металл.
Передавая нож друг другу, солдаты стали рассматривать его и не нашли на лезвии ни зазубринки, ни щербинки.
Лейтенант Хаустов впервые видел такой замечательный нож. Он взял его у солдат и тоже с интересом стал рассматривать. Лезвие было широким и блестящим. С одной стороны его шел замысловатый узор из сплетенных трав, листьев и цветов. На другой - какие-то письмена нерусские: черточки, запятые, скобки... Рукоятка выточена из пожелтевшей от времени кости какого-то животного. На лезвии не было даже маленькой зазубрины. А ведь лейтенант только что видел, как Афонин разрубил толстую стальную проволоку. Хаустов обхватил рукоять пальцами и почувствовал, насколько плотно сидит она в руке.
Лейтенанту едва минуло двадцать лет. И никогда в жизни не имел он такого великолепного ножа. Сейчас, когда он стал командиром батареи, ему принадлежал весь мир. Все, кроме этого ножа. Можно представить, как ему захотелось иметь этот нож...
- Послушай, Афонин, подари-ка ты мне этот нож, - не попросил, а предложил лейтенант Хаустов. А как еще комбату разговаривать с солдатом?
Многие в батарее знали о легендарном ноже и завидовали Афонину. Но ни у кого и в мыслях не было попросить его у Афонина даже на полчаса. Знали, не даст. Всем было известно, что нож этот - подарок от деда. А тому - его дед подарил. И этому тоже дед. Так он и переходил у Афониных от одного охотника к другому. Знали, что выкован он из какой-то особенной стали и закален хитрым мастером.
Афонин пронес свой нож через все запасные полки, пересылки и госпитали. Даже через санпропускники, где входишь в баню, в чем мать родила и выходишь в том же наряде, но уже через другую дверь. Ничего своего, что осталось в предбаннике, никогда уже больше не увидишь. Нож Афонин пронес и там, неизвестно каким чудом. А ведь охотников до хороших вещей везде имелось немало.
Лихачев услышал предложение комбата и усмехнулся. А Опарин насторожился. Знал он настырных молодых лейтенантов, которые только-только до власти дорвались. И ничего хорошего не ожидал.
Афонину такое предложение делали не впервые.
- Этот нож вам ни к чему, товарищ лейтенант, - отказал он командиру.
Хаустова отказ не огорчил. Слишком хорош был нож, и он понимал, что хозяин его так сразу не отдаст. Но был уверен, что получит нож в любом случае. Отступать не собирался. Пусть Афонин покочевряжится... Никуда он не денется, все равно придется отдать.
