-- Ездил он так, ездил с места на место, - продолжал тем временем Лисенко, - пас своих баранов, на сайгаков охотился, а потом умер. Похоронили его неплохо, видишь, какой курган насыпали. А вот от чего умер - неизвестно. Но ясно одно - жен у него было много, так что у ученых некоторые предположения на этот счет имеются...
В этом пикантном месте своего рассказа Володя, как опытный оратор, сделал паузу, давая чабану возможность проявить инициативу.
-- Ученые считают, что много жен иметь вредно? - проглотил наживку чабан.
-- Да, в определенной степени... Группа видных ленинградских ученых действительно определила, что длительность жизни мужчины впрямую зависит от количества жен. И дело совершенно не в том, о чем ты сейчас подумал, а совершенно в другом. Понимаешь, у всех жен есть вредная привычка - требовать, чтобы им подарки делали. На день рождения, к Новому году, 8-го марта, к Дню Парижской коммуны и просто так, чтобы доказать свою любовь. Только где человек в степи может достать подарки? Здесь ведь ни магазина "Готовое платье", ни "Ювелирные изделия", ни "Сувениры", ничего нет - голая степь. Разве только миражи кое-где встречаются. А у вас здесь сейчас, наверно, даже и миражей нет?
-- Нет, - подтвердил чабан, ни одного. - Только сельмаг.
-- Вот видишь, а жены этого понять не хотят, все время зудят, зудят и от этого их постоянного занудного зудения мужик начинает нервничать. А нервные клетки, как доказано наукой, не восстанавливаются...
Девчата с удовольствием слушали, как треплется Лисенко: в экспедиции ведь с развлечениями не особенно: ни тебе кино, ни танцев, ни профсоюзных собраний, так что лисенковский треп за развлечение вполне сходил. Только принципиальная Верочка нахмурила бровки и с осуждением смотрела на Лисенко.
А из того бил неиссякаемый фонтан красноречия. Он с самым серьезным видом рассказывал о научных опытах, которые проводили ленинградские ученые. Для большей убедительности Лисенко приводил кое-какие подробности, и сам поражался тому, как это ему удавалось иногда загнуть... Он бы еще долго мог удивлять чабана своими циклопическими познаниями, но начальником экспедиции был все-таки не он, а профессор. И на сей раз, профессор не счел нужным поручать гостя сомнительным заботам Лисенко.
Профессор преподавал Археологию и Историю Древнего мира, а кроме того был еще и деканом Исторического факультета Саратовского государственного Университета. Он никогда не ставил студентам двоек и за десять лет своего деканства не снял ни одного студента со стипендии, даже если у того двойки и случались. Добивался, чтобы студент пересдал экзамен и стипендию получил. Он был очень добрым человеком. И студенты, за все эти деяния, числили его чуть ли не в ангелах. Другие люди могли иметь иное мнение, но это их личное дело.
При всем при этом, профессор, за многие годы работы в университете, привык, что к его особе относятся почтительно, с должным уважение. А тут чабан, игнорируя его, обратился по сугубо научному вопросу к студенту... Неизвестно как повел бы себя в подобной ситуации настоящий ангел, у которого кроме белых крылышек и нимба имелся еще и карающий огненный меч, но профессор проявил, если не смирение, то, во всяком случае, завидную сдержанность.
-- Владимир Алексеевич! - окликнул он Лисенко с обычной профессорской доброжелательностью. - Вы уж извините, что я вас отрываю, но у нас на сегодня еще много работы намечено. Не могли бы вы сейчас собрать всех свободных людей и закончить траншею?
Вот так тихо, спокойно и очень вежливо восстановил профессор справедливость и занял свое законное место в калмыцкой степи.
Тут чабан несколько растерялся. Оказалось, что этот пожилой человек здесь какой-то начальник. Не профессор, конечно, в этом чабан не сомневался, но какой-то маленький начальник. Что-то вроде колхозного бригадира или звеньевого. И спрашивать надо у него. Но растерянности этой никто заметить не мог - лицо его было по-прежнему спокойным и бесстрастным, каким и должно быть у настоящего мужчины.
А профессор, восстановив порядок и справедливость, решил немедленно же установить добрые отношения с чабаном. Сто лет не нужен был ему этот чабан вместе с его каракулевой папахой, палкой и собакой. Баран ему был нужен.
-- Очень древний человек в этом погребении лежит, - перехватил он инициативу у Лисенко. - Жил он здесь, в этих степях, очень давно - еще до нашей эры, пять тысяч лет тому назад...
Чтобы окончательно убедить в этом чабана, профессор поднял руку и показал ему пять растопыренных пальцев. Возможно, что такая наглядность убедила чабана, а может быть и нет, потому что тот спросил совсем о другом:
-- Мусульманин?
-- Нет, не мусульманин. Так давно мусульман еще не было.
-- Аллах всегда был, - напомнил чабан профессору очевидную истину.
В отношении Аллаха профессор спорить не стал, понимал: доказывать что-то человеку, увязшему в религиозном дурмане - дело бесперспективное. А то, что экспедиция раскапывает не мусульман решил доказать, поскольку посчитал, что в данном случае, отношение его к потомкам Магомета и судьба барана довольно тесно связаны.
-- Посмотрим более позднее погребение, - предложил шеф. - Там вещи есть, оружие. Очень интересно... Но тоже не мусульманин.
Привычно прихватив с собой лопату, он повел чабана на соседний курган, к сарматскому погребению, где в это время работал Петя Маркин.
3
Петя расчищал сармату правую пятку - то есть выполнял работу, требовавшую высокой точности и максимального внимания. Если исходить из того, что человека создал бог, то вполне очевидно, что ступни ног он ваял в конце своего творения. И все оставшиеся у него в процессе работы мелке косточки (не выбрасывать же добро) он свалил в ступни, не задумываясь над тем, как потом эту свалку будут расчищать археологи. А возможно он сделал это намеренно. Ведь известно, что археолог профессия спокойная, далеко не героическая. Вот он и предоставил археологам возможность проявлять силу воли и доблестно преодолевать трудности.
Петю трудности не пугали. Он считал делом своей чести расчистить ступню сармата так, чтобы не сдвинуть с места ни одну из этих косточек, чтобы каждая из них оставалась на положенном ей месте. Он рыхлил шпателем землю и мягко сметал ее кисточкой для бритья, а оставшиеся песчинки нежно сдувал, осторожно придерживая пальцами все, что эту ступню составляло.
"In situ" говаривал обычно шеф на чистейшей классической латыни, определяя высочайшую степень аккуратности расчистки скелета. Профессор считал, что его спутники в достаточной степени владеют этим прекрасно звучащим языком, чтобы понять своего научного руководителя. Ведь первокурсники два семестра изучали латынь и должны уже были кое-что постигнуть. Но кандидаты в историки оба семестра штудировали латинские глаголы без особого усердия, а поэтому так и не освоили язык, на котором общались между собой древнеримские сенаторы, полководцы и философы, а также простые римские граждане и даже рабы. Лисенко же закончил полный двухгодичный курс изучения латыни. Если говорить откровенно он тоже не овладел ею в той степени, на которую рассчитывали некоторые преподаватели. Однако при необходимости мог не только сказать: "In wini weritas" или еще что-нибудь столь же значительное, но даже козырнуть цитатой из классика. Дело в том, что по окончанию второго курса, готовясь к экзамену по латинскому языку, Лисенко вызубрил на память всю первую страницу из "Записок о Галльской войне" Цезаря. Это помогло ему вполне сносно сдать экзамен и получить крепкую четверку. А уж первую фразу этого бессмертного литературного труда он запомнил, кажется, на всю жизнь. Так не пропадать же добру. И когда Лисенко ввязывался в какую-нибудь бестолковую дискуссию, он в качестве доказательства своей правоты с самым серьезным видом произносил: "Omnia Gallia es diwedit es partes tres" и в подтверждении тому поднимал вверх указующий перст. Оппоненты же его, как правило, не были обременены знаниями трудов Цезаря, но признаваться в этом не хотели. Так что перед подобным аргументом устоять не могли.
