Джонс помедлил. То, что он должен был сказать, было отрепетировано не раз, но строки путались у него в голове, слова были расколоты на кусочки тем тихим выстрелом, который убил блондина. Он убил человека… Уже в третий раз. Это получилось естественно, словно было одним из навыков, вживленных в мозг. Это был основной звериный инстинкт — инстинкт выживания. Так почему же после он ощущал такое… замешательство?
Его взгляд пробежался по комнате. В таких местах ему бывать не приходилось. Столы, сработанные из какого-то блестящего зеленого камня. Белые диваны и кресла, покрытые серебристой вышивкой. Бар, голотанк. На стенах со вкусом развешаны картины. Несколько столиков, полок и пьедесталов занимали небольшие рамонские скульптурки, вырезанные из переливчатого белого кристалла. Они изображали животных, а одна из них представляла собой воина-рамона и была выполнена с невероятной для этого материала детализацией. Было проработано все — от его, напоминающей львиную, головы до копья, приготовленного к бою. Каждая из фигурок, должно быть, стоила состояние. А у Завода стояли лагерем люди, истощившие себя голодной забастовкой. Были и те, кто истощал себя не по своей воле. Джонсу вспомнилась та женщина, сидящая в своем саване из пламени.
Его замешательство развеялось. Горящий взор снова обратился к перепуганному Рожденному. Гнев в его голосе был неподделен, хотя слова принадлежали и не ему.
— Мистер Майда, я здесь затем, чтобы зафиксировать начало восстания, зафиксировать первый удар, нанесенный в грядущей войне. И эта война не закончится до тех пор, пока мы, клоны, не получим все те права, которыми обладаете вы, рожденные естественным способом.
Ранее он пришел к выводу, что это было умным ходом. Завод избавится от торчащего в своей львиной лапе шипа, и в то же время ни полиция, ни синдикат и не подумают возложить ответственность на него. Нет, Майда окажется убит опасным беглым Выращенным — фанатиком, живущим иллюзией. И все же Джонс задумывался над тем, не настроит ли это работающих на Заводе Рожденных, бастующих безработных, да и большую часть общественности вообще, против Выращенных, против их повсеместного использования? Не станет ли это угрозой самому существованию Завода? Но, конечно, они понимали ситуацию лучше, чем он. В конце концов, он был всего лишь Выращенным… Все его знания были либо привиты ему еще до рождения, либо почерпнуты им из разговоров, которые вели между собой рабочие-Рожденные, и из радиопередач, которые они слушали. Затем его обучала улица. А эти люди сидели за длинными лакированными столами и принимали масштабные решения. Это было неподвластно его уму. Все его мысли вертелись лишь вокруг пятисот мьюнитов… И Парр заплатил ему половину, когда он сегодня забрался к нему в машину.
— Эй, — пролепетал Майда, — о чем это ты… Я же… Пожалуйста! Послушай…
— Мы хотим жить так, как живешь ты, — продолжал Джонс, скатившись в импровизацию, потому что остальные слова проскользнули сквозь пальцы его разума. Он думал о своем адском гнездышке и о крошечной черной лачуге Эдгара. — Мы хотим…
— Эй! Не двигаться! — услышал он крик Парра.
Джонс резко оглянулся. Что за чертовщина? Неужели из другой комнаты появился еще один телохранитель? Они должны были проверить сперва все комнаты, они должны были…
Парр наставил свой пистолет полицейского образца на Джонса, а вовсе не на новое действующее лицо, и до того, как Джонс успел поднять свой ствол, Парр сделал пять быстрых выстрелов. Дуло вспыхнуло тихой молнией, и эта молния свалила Джонса на пол. Он почувствовал, как что-то обжигающее чиркнуло по его шее, но обернутый вокруг нее шарф сделал ранение несмертельным. Бешеная лошадь лягнула его в ключицу, а три оставшиеся пули кучно вошли в левую верхнюю часть груди. Его развернуло, и он животом рухнул на белый ковер. В ужасающей близости от себя он увидел капли собственной крови, напоминающие шарики росы. Прекрасные алые капли, прицепившиеся к белым ворсинкам ковра, словно крошечные рубины. В этом месте даже насилие было гламурным.
К нему подскочил Майда и пинком выбил из его руки маленький серебристый пистолет. Внутренности Джонса сводило спазмами, но судороги не коснулись его мышц. Он чуть приоткрыл веки и через перекрещенные ресницы увидел, что Парр тоже направляется к нему. На какую-то секунду ему показалось, что это был другой человек. Расстреляв его за пределами видимости камеры, Парр скинул полицейскую униформу и переоделся в обычную одежду.
— Мне послышался здесь чужой голос, мистер Майда! — бурлил эмоциями Парр, задыхаясь от волнения. — Я задремал в другой комнате… Это моя вина! Вы в порядке?
— Слава богу, да. Он убил Бретта!
— Как он сюда пробрался?
— Не знаю… Бретт пошел открывать дверь, и следующее, что я помню…
Лишь теперь Джонс осознал, что Парр работал не на Завод. Бедный глупый Выращенный! Он проклинал себя. Улица ничему его не научила. Он был ребенком. Ему было всего пять лет…
Парр работал на Эфраима Майду — лидера профсоюза, друга синдиката. Того самого Майду, чьи верные последователи убивали себя и других, борясь за свою работу, за свои хлеб и крышу над головой. А он тем временем наживался на их голоде, их злобе и страхе.
И запись. Запись, на которой клон-убийца напал на народного героя, но был вовремя остановлен верным телохранителем (в то время как другой верный телохранитель, несчастный Бретт, был принесен в жертву). И этот клон, по собственному заявлению, был предвестником намного более серьезной угрозы. Запись, которая объединит общественность против Выращенных, приведет к ликвидации клонированных рабочих… Приведет к их массовому сожжению…
Он предвидел такое развитие ситуации. Но позволил деньгам ослепить себя. А пули привели его в чувство.
— Вызывай полицию! — сказал Майда, работая на камеру. Его голос дрожал, хотя все это время он знал, что ему ничто не угрожает.
Через ресницы Джонс увидел, как Парр нагибается, чтобы поднять его серебристый пистолет.
Левая рука Джонса оказалась под ним. Он дотянулся до кармана и, перекатившись на бок, рванул из него вторую пушку, глянцево-черную; пушку, о которой Парр не знал. И как только он поднял свое испуганное лицо, Джонс принялся разряжать в него обойму со всей возможной скоростью, на которую был способен его палец. Парр комично сел на зад, и каждый следующий выстрел заставлял его подпрыгивать, словно ребенка на коленке у отца. Когда Джонс наконец прекратил стрельбу, Парр завалился вперед, на собственные колени. Его лицо было черным от дырок и крови.
Джонс сел, и сверхновая агонии родилась у него в груди, а когда он увидел Майду, рванувшего к двери, сверхновая раскаленного газа взорвалась у него перед глазами. Он попал Рожденному в правую ягодицу, и тот рухнул лицом на пол, вопя, словно истеричный ребенок, напуганный кошмаром.
Джонс с трудом встал на ноги, пошатнулся, но снова обрел равновесие. Майда на пузе полз к двери. Джонс не спеша подошел к нему и навел свой маленький черный пистолет. Майда перекатился на спину и завопил, но пули забили вопль обратно в глотку. Джонс вышиб ему оба глаза, затем пули раскрошили его нос и раздробили зубы. То, что осталось от его физиономии, напомнило Джонсу Эдгара с его черными дырочками, заменяющими черты лица.
Пистолет щелкнул пустой обоймой. Он позволил ему выпасть из руки, перешагнул через тело Майды, затем через тело Бретта и остановился перед дверью, натягивая свою лыжную шапочку на пламенеющий череп. Впрочем, перед тем как открыть дверь, он передумал и на секунду вернулся в роскошную и просторную гостиную…
До рассвета оставался час, когда Магниевый Джонс добрался до хижины Эдгара Алана Джонса. Увидев его, Эдгар радостно закаркал, пока не обратил внимания на выражение лица своего собрата. Он взял Джонса под руку и помог ему, ссутулившись, войти в свою крошечную, окрашенную в черный лачугу.
— Ты ранен! — прохныкал Эдгар, поддерживая Джонса, пока тот садился на маленький шаткий стул у стола в центре комнаты. Кроме полок, другой мебели не было. Не было и кровати. Радио играло музыку, напоминающую крики китов, проигрываемые задом наперед, а на плитке, работающей от батареек, закипал чайник.
