— Простите, что помешал,— сказал американец.— Барышня говорит, вы самые лучшие специалисты по этим местам. Я вот хожу, ищу древности, а их нет и нет. Покажите мне, пожалуйста, всякие ваши средние века, очень буду обязан.

Они не сразу оправились от удивления, и он терпеливо пояснил:

— Я — Енох Оутс. В Мичигане меня все знают. А тут, у вас, я купил участочек. Посмотрел я нашу планетку, подумал и решил: если у тебя завелся доллар-другой — покупай землю в таком месте. Вот я и хочу узнать, какие тут самые лучшие старинные памятники. Эти, средневековые.

Удивление Хилари Пирса сменилось не то восторгом, не то яростью.

— Средневековые! — возопил он.— Памятники! Вы не прогадали, мистер Оутс. Я вам покажу старинное здание, священное здание, такое древнее, что его бы надо перевезти в Мичиган, как пытались перевезти аббатство Гластонбери^[18].

Он кинулся в угол огорода, размахивая руками, а американец послушно и вежливо пошел за ним.

— Глядите, пока этот стиль не погиб! — закричал Пирс, указывая на свинарник.— Средневековей некуда! Скоро их не будет. Но с ними падет Англия, и сотрясется мир.

По лицу американца невозможно было понять, насмешливо или наивно он спросил:

— Вы считаете эту постройку очень древней?

— Без всяких сомнений,— твердо ответил Пирс.— Мы вправе предположить, что в таком самом здании держал своих питомцев Гурт-Свинопас^[19]. Более того! Я убежден, что данный памятник много древнее. Крупнейшие ученые полагают, что именно здесь недооцененные создания посоветовали блудному сыну вернуться домой. Говорят, мистер Оутс, что такие памятники скоро исчезнут. Но этого не будет! Мы не подчинимся вандалам, покусившимся на наши святыни. Свинарник восстанет во славе! Купола его, башни и шпили возвестят победу священной свиньи над нечестивым тираном!

— Мне кажется,— сухо сказал Крейн,— мистеру Оутсу следует осмотреть церковь у реки. Викарий разбирается в архитектуре и объяснит все лучше, чем мы с вами.

Когда чужеземец ушел, полковник сказал своему молодому другу:

— Некрасиво смеяться над людьми.

Пирс обратил к нему пылающее лицо.

— Я не смеялся,— сказал он и засмеялся, но лицо его все так же пылало.— Я говорил всерьез. Аллегориями, быть может, но всерьез. Сердито, может быть... Но, поверьте, пришло время рассердиться. Мы слишком мало сердились. Я буду бороться за возвращение, за воскресение свиньи. Она вернется и диким вепрем ринется на своих гонителей.

Он вскинул голову и увидел на вывеске голубого борова, похожего на геральдических зверей.

— Вот наш герб! — вскричал он.— Мы пойдем в бой под знаменем Борова^[20]!

— Бурные аплодисменты,— сказал Крейн.— На этом и кончайте, не надо портить собственную речь. Оуэн хочет посмотреть местную готику, как Оутс. А я посмотрю вашу машину.

Каменистая тропинка вилась меж кустов и клумб, словно садик вырос по краям лестницы, и на каждом повороте Гуд спорил с упирающимся Пирсом.

— Не оглядывайтесь на ветчинный рай,— говорил он,— не то обратитесь в соляной... нет, в горчичный столп. Творец создал для услады глаз не одних свиней...

— Эй, да где же он? — спросил полковник.

— Свиньи, свиньи...— мечтательно продолжал Гуд.— Необоримо их очарование в раннюю пору нашей жизни, когда мы слышим в мечтах цокот их копытец, и хвостики их обвивают нас, как усики винограда.

— Ну что ты несешь! — сказал полковник.

Хилари Пирс действительно исчез. Он нырнул под изгородь, вскарабкался вверх по другой, более крутой тропинке, продрался сквозь кусты, вспрыгнул на забор и увидел оттуда свинарник и Джоан Харди, спокойно идущую к дому. Тогда он спрыгнул на дорожку, прямо перед ней. В утреннем свете все было четким и ярким, как в детской книжке. Пирс стоял, вытянув руки вперед, его желтые волосы совсем растрепались в кустах, и похож он был на дурака из сказки.

— Я не могу уйти, пока я с вами не поговорю,— сказал он.— Ухожу я по делу... да, именно по делу. Когда люди уходили в поход, они сперва... вот и я... Конечно, не для всех свинарник — высокий символ, но я, честное слово... В общем, вы сами знаете, что я вас люблю.

Джоан Харди это знала, но, словно концентрические стены замка, ее окружали древние деревенские условности, прекрасные и строгие, как старый танец или тонкое шитье. Самой скромной и гордой из всех дам, вытканных на ковре наших рыцарских рассказов, была та, кого мир и не назвал бы дамой.

Она молча глядела на него, он — на нее. Головка у нее была птичья, профиль — соколиный, а цвет ее лица не определишь, если мы не назовем его ослепительно-коричневым.

— Вы и впрямь спешите,— сказала она,— Я не хочу, чтобы со мной объяснялись на бегу.

— Простите,— сказал он.— Да, я спешу, но вас я не тороплю. Я просто хотел, чтобы вы знали. Я ничего не сделал, чтобы заслужить вас, но я нашел себе дело. Вы ведь сами считаете, что в мои годы нужно трудиться.

— Вы поступите на службу? — простодушно спросила она.— Я помню, вы говорили, у вас дядя служит в банке?

— Надеюсь, не все мои разговоры были на таком уровне,— сказал он, не подозревая ни о том, что она помнит каждое его слово, ни о том, как мало знает она об идеях и мечтах, которые казались ему такими важными.— Не то чтоб на службу... Скорее, это служение... Честно говоря, я займусь торговлей и торговать буду свиньями.

— Тогда не приезжайте к нам,— сказала она.— Здесь их скоро запретят, и соседи...

— Не бойтесь,— сказал он.— Я стану деловым и коварным. Что же до того, чтобы сюда не приезжать... Пишите мне хотя бы каждый час. А я буду присылать вам подарки.

— Не думаю, что отец разрешит мне принимать их,— сказала она.

— Попросите его подождать,— серьезно сказал Пирс.— Пусть он сперва на них посмотрит. Я не думаю, что он их отвергнет. Они ему понравятся. Он одобрит мой скромный вкус и здравые деловые принципы. А вы не пугайтесь, я не буду вас беспокоить, пока всего не совершу. Только знайте, что для вас я бросаю вызов миру.

Он вспрыгнул на стену и исчез, а Джоан молча вернулась в кабачок.

В следующий раз три друга встретились за завтраком в совсем другом месте. Полковник пригласил их в свой клуб, хотя сам ходил туда довольно редко. Первым явился Оуэн Гуд, и лакей, как ему велели, провел его к столику у окна, за которым расстилался Грин-парк. Зная военную пунктуальность полковника, Гуд подумал, что сам спутал время, и полез в карман, где была зажигалка. Там оказалась и газетная заметка, которую он сам, смеха ради, вырезал на днях. Говорилось в ней вот что:

«В Западных графствах, особенно — на шоссе, ведущем в Бат, мотоциклисты все чаще превышают дозволенную скорость. Как ни странно, нарушителями оказываются в последнее время богатые и респектабельные дамы, прогуливающие домашних животных, которым, по словам хозяек, необходима для здоровья большая скорость, вызывающая сильный приток воздуха».

Он рассеянно проглядывал эти строки, когда вошел полковник с газетой в руке.

— Просто смешно! — воскликнул Крейн.— Я не революционер, не то, что ты, но эти правила и запрещения переходят все границы. Вот, бродячие зверинцы запретили. Опасно, видите ли. Деревенские мальчишки не увидят льва, потому что раз в пятьдесят лет кто-нибудь сбегает из клетки. Но это еще что! Ты знаешь, недавно завели особые поезда, которые перевозят больных в санатории. Так вот, их тоже запретили, заразы боятся. Если так пойдет, я сбешусь, как Хилари.

Хилари Пирс тем временем пришел и слушал его, странно улыбаясь. Улыбка эта удивляла Гуда не меньше, чем газетные заметки. Он переводил глаза с Пирса на газету и с газеты на Пирса, а тот улыбался все загадочней.

— Сегодня вы не так уж беситесь,— сказал ему Оуэн Гуд.— Раньше бы вы от таких запретов разнесли крышу.

— Да, запреты неприятные,— сдержанно отвечал Пирс.— Очень не ко времени. Разрешите взглянуть?

Гуд протянул ему вырезку, и он закивал, повторяя: