– Именно это вы и сделали?

– Да, мэм.

– Почему?

– По одной единственно возможной причине, которая может заставить кого-то это сделать. Потому что я абсолютно, положительно не мог этого не сделать.

– Вы сожалеете об этом? – спросила она.

Иногда непросто решить, насколько пространно отвечать на тот или иной вопрос. Сейчас, похоже, было не время пускаться в скучные отступления о том, как я не обладаю тем, что переживает сожаление, поэтому я выбрал короткий ответ.

– Нет.

26. Весёлые побои.

Бывают такие странные периоды в этой головокружительно разнообразной истории, которую мы зовём жизнью, когда человек принимает эту вселенную за огромную грубую шутку, остроумность которой лишь смутно до него доходит, и он более чем подозревает, что эта шутка не над кем-нибудь, но над ним самим. Однако, ничто его не удручает, и ничто не кажется важным, чтобы отстаивать. Он проглатывает значение всех событий, вероучений и убеждений, все видимые и невидимые сложности, не обращая внимания на их неудобоваримость, как страус с его мощным пищеварением пожирает пули и ружейные кремнии. А что до мелких проблем и беспокойств, угроз внезапного несчастья, риска жизни или здоровья – всё это, и даже сама смерть, кажутся ему лишь озорными, добродушными выпадами, весёлыми дружескими ударами по бокам, которыми награждает его невидимый и непостижимый старый проказник. Этот странный тип изменчивого настроения, о котором я говорю, посещает человека только во времена крайнего горя, он приходит прямо посреди его серьёзности, и что минутой ранее могло казаться ему самой важной вещью, тогда кажется лишь частью обычной шутки.

– Герман Мелвилл, "Моби Дик" –

Барри, тот парень, рядом с которым я сидел во время своего первого визита сюда – той подземной встречи – рукой подозвал меня к себе. Я сел подле него, и сидевшие поблизости люди повернулись, чтобы послушать наш разговор.

– Хочу спросить, можете ли вы мне помочь, – начал Барри. – У меня есть подруга, которая сейчас находится в состоянии ужасной депрессии. Я очень беспокоюсь о ней.

Для меня не имело значения, существовала ли та подруга в действительности, или он говорил о себе как о женщине, но по мере продолжения разговора становилось очевидным, что она реальна.

– Она очень несчастна. В течение последних нескольких лет ей становилось всё хуже и хуже, и по правде говоря, я думаю, что она вот-вот готова совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Я не знаю, что можно для неё сделать.

– Какова основная изначальная природа её несчастья? – спросил я. – Что она говорит, что является причиной?

– Она не говорила ничего особенного, то есть, у неё нет никакой болезни, и она не теряла любимого человека, ничего такого.

Не вся чёрная безысходность создаётся одинаково. Если депрессия является прямым результатом какой-то болезни или несчастья, то есть человек не в состоянии ясно мыслить, тогда мой ответ будет таким же, но менее оптимистичным, поскольку это означало бы, что эта его подруга впряглась по полной в свою телегу, и должна будет тащить её до самого конца. Это лишь моё мнение, не более авторитетное, чем чьё-либо ещё, но я понимаю, что в парке множество развлечений, не все из них весёлые, и вы не сможете сойти, пока карусель совсем не остановится. Только по доброй воле. Вы можете выпрыгнуть на средине пути, но то, что заставило вас залезть сюда в первый раз, возможно, заставит залезть вновь.

Любой, кто желает поставить вопрос о свободе воли или предопределении, должен, как всегда начать с более внимательного рассмотрения вопроса. Нет никакой возможности свободной воли – просто определив её, мы сможем увидеть её как нонсенс. Поэтому реальный вопрос может стоять так: имеем ли мы какую-либо волю? Можем ли мы выбрать оказывать или не оказывать влияние на что-либо? Обладаем ли мы хоть каким-то количеством контроля? Либо у нас вообще нет никакой воли, либо какая-то всё же есть, вот в чём вопрос. Единственным аргументом в пользу первого является отсутствие аргументов против второго. В конечном итоге, не существует возможного ответа, и сам вопрос распадается при внимательном исследовании. Так же, как и все вопросы.

Всё распадается при внимательном исследовании.

Остаётся надеяться, что подруга Барри находится в рациональной депрессии. Этого мы касались в "Прескверной штуке". Когда у кого-то нет надежды потому, что он не видит причин для неё, тогда надежда есть. Мне пришёл в голову вопрос.

– Где она живёт? – я спросил Барри.

– В Бруклине, – ответил он мрачно. – Мы не часто видимся. Ей трудно передвигаться. Мы в основном переписываемся по интернету или разговариваем по телефону.

Интересно, прикована ли она к коляске, как Барри. Если тебе трудно передвигаться, Бруклин и Квинс могут быть в разных частях света.

– Она умна? – спросил я.

– Очень.

– Христианка?

– Да, католичка.

– Ох.

Обычно я ожидаю, что в подобной ситуации продолжительного отчаяния человек, в конце концов, разрушится и сгорит, а затем восстанет из пепла как феникс. Христианство в основном способствует такой трансформации смерти-перерождения, но католики, на моём опыте, даже бывшие католики, более склонны застревать в этом отчаянии и оставаться там.

Рациональная депрессия это не дефект и не заболевание, это совершенно нормальная реакция на те обстоятельства, в которых мы находимся. У нас нет будущего, нет стержня, нет смысла – как тут не впасть в депрессию? Это не глубокомысленный поиск непостижимой души – полный и точный расчет человеческой жизни можно сделать за чашкой кофе во время обеденного перерыва. С логической точки зрения единственным непреодолимым аргументом против самоубийства является то, что неудача может обернуться тысячью долларами штрафа и шестью месяцами тюрьмы. Некоторые нашли личных спасителей, но трюк со спасителями в том, что к ним нельзя слишком пристально приглядываться – они спасают вас, а кто спасает их? Даже долгосрочное решение, которое можно придумать, что называют раем, начинает казаться довольно глупым, если вы подумаете над ним, ну, хотя бы две минуты. Трюк в том, чтобы не думать, не смотреть самостоятельно, не видеть очевидного, но мы не можем обманывать себя вечно, как стало ясно подруге Барри.

Депрессия это страх, лишённый надежды. Она возникает, когда мы обнаруживаем, что то, что, как мы думали, принадлежит нам, никогда не могло нам принадлежать. Несчастье это когда мы беспокоимся, что у нас чего-то не будет, депрессия это когда мы осознаём, что у нас этого не будет никогда, а свобода это когда мы осознаём, что ничто нам не принадлежит и не может принадлежать, и поэтому у нас ничего никогда не будет.

Наши жизни не наши собственные, так что же?

– Хорошо, – сказал я Барри, – очевидно, я не могу сказать ничего обоснованного о вашей подруге в частности, но похоже, могу кое-что заметить по существу вопроса. Это будет выглядеть немного бессердечно, возможно потому, что так оно и есть, но причиной происходящего с вашей подругой, и с любым другим человеком, который становится жертвой патологического отчаяния, является начало человеческой зрелости.

– Ох, – произнёс Барри хмуро.

Это не относится к просветлению в частности. Это больше относится к человеческой жизни, но определённо здесь есть параллели с более широким процессом пробуждения, и это предвестник просветления, его предпосылка.

– Я не знаю, что мне делать, – сказал Барри. – Я не знаю, как помочь ей.

– А вы никогда не задумывались над такой возможностью, что ей не нужна помощь? Что это может быть хорошо? – спросил я.

– Что? – сказал он. – Отчаяние, граничащее с самоубийством?

Я засмеялся, но мягко, потому что знал, это одна из тех областей, где эмоции могут зажечься и навредить тому, что могло, и должно, быть интересным разговором.