Конечно, это я – реальный придурок, третий лишний, и конечно, мои размышления очень похожи на размышления любого лупоглазого фанатика, который думает, что он единственный, кто знает тайну. В свою защиту могу сказать, что я довольно нечасто попадаю в подобные ситуации. В течении последних нескольких лет я практически совсем не общался с людьми ко всеобщему удовлетворению.
***
После обеда все остались сидеть за столом. Подали несколько ликёров, и каждый налил себе сам. Все болтали. Всплыла тема терроризма и уязвимости Америки. Все были напуганы угрозой комбинированной атаки на поставки пищи и воды, что, как я понял, было предотвращено буквально пару недель назад. Случись это, говорили они, каждому пришлось бы самому заботиться о своём выживании. Они с почти патологическим ужасом фантазировали о возможных сценариях, в которых за серией провалов спецслужб следовали анархия, мятежи и в конечном итоге разорение городов и всей инфраструктуры. Женщинам явно не нравился этот разговор, но мужчины никак не могли остановиться.
– Ох, всё это слишком ужасно, чтобы думать об этом, – сказала одна из дам.
– Слишком ужасно не думать об этом, – возразил один из мужчин. – Всё превратилось бы в пустыню, и очень скоро мы оказались бы в критическом положении. Через день или два.
– Я уверена, что где-то есть запасы пищи и воды…
– Национальная Гвардия должна была бы…
– Президент мог бы…
– Не думаю, – сказал Генри. – Ненадолго и, возможно, не здесь. Ну, скажем, первые несколько дней можно перебиться тем, что есть. А что дальше? А что бы вы стали делать, если бы пришёл кто-то с ружьём, чтобы забрать у вас то, что есть? Вы не смогли бы вызвать полицию, вы даже не знали бы, кто теперь ваши друзья.
Некоторое время они продолжали в том же духе, нагромождая всё новые ужасы, жалуясь, насколько в действительности хрупка наша система, и как ужасно было бы, если бы с ней что-нибудь случилось. Они просто смаковали зловещую важность всего этого. Наконец, танцующий медведь не выдержал.
– Ну, скажем, произошло самое худшее из того, о чём вы могли подумать, – встрял я, – было бы это такой уж трагедией?
Разговор смолк, и все глаза обернулись ко мне.
– Неужели это действительно было бы так плохо, если ваш мир расползся бы по швам? – спросил я. – Серия провалов, анархия и тому подобное. Я вижу, что с другой стороны это могло бы быть довольно хорошо. Это встряхнуло бы вас. Кровь заиграла бы у вас в жилах.
Они обменивались взглядами друг с другом в чопорном недоумении, ища объяснения, или поддержки друг у друга против какого-то болвана, делающего незапланированные отступления от стандартных тем.
– Я не знаю всех вас лично, – продолжал я, – но, похоже, ваши жизни весьма предсказуемы. Вы знаете, как будет разворачиваться эта история, верно? Так что же будет плохого, если эта история резко изменится в сторону чего-то более захватывающего.
Плохо это или хорошо, все меня внимательно слушали. Генри был счастлив.
– Я просто разыгрываю здесь адвоката дьявола, думая вслух. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ваша жизнь по большей части, – я жестом указал на наше теперешнее собрание, – вот это, верно? То есть, вы зарабатываете деньги, растите детей, общаетесь, исполняете свои роли, и как все остальные, по сути, небольшими кругами приближаетесь к собственной могиле, делая вид, что это не так. Конечно, вы медитируете, занимаетесь какими-то практиками, но знаете, что на самом деле никуда не двигаетесь, верно?
Кто-то попытался что-то возразить, но я не обратил на это внимание. Их негодование так же бессмысленно для меня, как грозный рык маленького розового щенка. Я позволил себе несколько более убедительную манеру общения, главным образом для своего развлечения, и их реакция на этой стадии не имела значения.
– Может, этот ваш конец света и выглядит ужасно, – продолжал я, – но это могло бы стать для вас единственным реальным шансом. Вы можете об этом и не догадываться, но то, о чём вы сейчас фантазируете, это ваше собственное пробуждение. Вы слышали китайскую пословицу, что жить в интересное время это и благо и проклятие. Мы сейчас живём не в интересное время, а могли бы. Вот о чём на самом деле ваши ужасные сценарии, ведь так? Об интересном времени. У нас бы были отличные места на одном из величайших спектаклей в истории мира – разрушение преуспевающей технологической цивилизации. Как вы заметили, для этого много не нужно. Пища и вода закончатся через несколько дней, вся видимость благопристойности и морали закончится вместе с ними. В больших городах начнётся паника и безумие. Пожары, мятежи, эвакуации. Это было бы величайшее разоблачение, когда-либо случавшееся в мире. Массовое пробуждение – миллионы людей становятся очень реальными, очень живыми. Вам не кажется, что было бы весело?
Они смотрели на меня так, будто я сумасшедший идиот, или просто невероятный грубиян. Я адресовал свои слова главным образом Генри, чтобы остальным казалось, что они присутствуют при разговоре, который не затрагивает их напрямую. Они видели, что Генри не обижен, поэтому сдержались, чтобы не вступиться.
– Это не так уж невероятно, мне кажется. Террор, ядерный промах, какое-то планетарное событие, война, микроб, воля Божья. Всё меняется, распадается, кончается. Нет закона против этого, верно? Представьте, что Америка поделена на владения воюющих лордов и города-государства; мародерствующие банды разъярённых нюхателей Мерло рыскают по земле.
Генри рассмеялся и поднял бокал вина.
– Потрясающий букет! Потрясающий! – выкрикнул он, как на стадионе.
Я тоже рассмеялся. Весело.
– Всякая надежда на возвращение к нормальной жизни исчезает. Те, кого мы называем примитивными, выходят из-под влияния и беспрепятственно делают, что хотят, и весь мир погружается в жестокость – и не в течении месяцев или лет, но недель, дней. Увидим, как наши глубоко хранимые ценности устоят перед пустым желудком. Сколько обедов вы пропустите, прежде чем перестанете любить вашего соседа и перережете ему глотку? Налёт цивилизованности в действительности очень тонок. Изучите людей в экстремальных ситуациях – в тюрьмах, затерянных в море, и тому подобное – и вы увидите, что тонок не только налёт цивилизованного поведения. Дружба, мораль, честь – всё исчезает. Стираются отличительные физические признаки. А любовь? Когда станет совсем туго, мы будем прятать еду от своих же голодающих детей. Мы запрограммированы на выживание, и любовь не может это превозмочь.
Это им совсем не понравилось.
– Я, в общем-то, не имею в виду нас, сидящих за этим столом, – продолжал я, – потому что это всё тоже налёт. Эти радостные, сытые люди всего лишь хрупкая вуаль сознания, накинутая сверху животных, и она не устоит даже против минимального дискомфорта.
Все смотрели вниз и по сторонам, и у меня было такое чувство, что они все как один сейчас встанут и поставят меня на место.
– То, кем мы себя считаем, можно просто взять и выбросить, – я махнул рукой. – Сейчас, сытые, когда нам ничто не угрожает, мы можем позволить себе роскошь вести себя как аристократы, а нацисты и бандиты это кто-то другой, но это не так. Они это мы, на расстоянии толщины вуали. Нет плохих и хороших людей. Люди есть люди, все одинаковые, разные лишь обстоятельства.
Я вздохнул и дал всему этому впитаться. Потом встал и стал шагать, продолжая свою обличительную речь, отчасти для движения энергии, отчасти для того, чтобы никто не принял это за разговор. Они притихли, наблюдая спектакль. Может, это слова, может какая-то сила, а может просто зрелище заставляло их внимательно следить за мной. Никто не взбалтывал и не нюхал. Никто не смотрел чопорно или искоса. Генри положительно сиял от восторга. Он получил своё шоу.
Я схватил морковку и откусил её.
– Это могло стать процессом смерти-перерождения, но в планетарном масштабе. Очень интересно пофантазировать об этом. Всё эгоистическое общество сгорит до тла. Последуют годы хаоса и анархии, но потом что-то поднимется из пепла. Что? Возможно, ещё одно эгоистическое общество, родившееся из могущества, а не из правил, не из протухшего страха, а может, и нет. Может, что-то ещё. Рай на земле, а? Вернёмся все в сад, как вы думаете? Этот процесс должен быть пройден индивидуумом, а почему бы не целым обществом? Сначала будет что-то наподобие невообразимого кошмара, а после – неожиданное счастье. Смерть и перерождение западной цивилизации. Революция человеческой эволюции. Круто, правда?
