– Нормальные не могут себе это позволить, – сказал я, – а вот мы – спокойно!

– Ты думаешь, у нас хватит сил? – спросила Алиса, вытерев слезы.

Я кивнул.

– Угадай, сколько дураков нужно, чтобы выкинуть холодильник из окна? – с тупой улыбочкой спросил я.

– Два? – Алиса тоже развеселилась.

– Точно.

Я помог ей подняться с пола.

– Прости меня, – шепнула Алиса.

– И ты меня прости, – шепнул я.

20.

Это оказалось сложнее, чем я думал, но мы, еще страдающие от кетаминовой слабости, все-таки отправили холодильник вниз и тут же высунулись, чтобы посмотреть ему вслед. Перед тем, как он разлетелся вдребезги о дорогу, будто на секунду завис в воздухе, и мне даже показалось, что этот парень не сдается, он совсем не хочет падать, а вот-вот взмахнет своими белыми гладкими дверцами и улетит за бетонный горизонт у дальних высоток. Но этого не случилось: не поборов притяжение, холодильник со смачным звуком врезался в асфальт всего в нескольких метрах от какой-то машины. Она и еще несколько рядом с ней начали сигналить, а из всех ближайших дворов в небо рванули испуганные птицы. Мы с Алисой тут же спрятались, сползли вниз, чтобы через окно нас не было видно, и глупо засмеялись. «Гражданин Холодильник закончил жизненный путь. Пусть добрая светлая память сохранится в наших сердцах на долгие годы!» – весело сообщил я. Алиса даже не пыталась сдерживаться, она все смеялась и смеялась, запрокинув голову и иногда посматривая на меня. Потом попыталась придать своему лицу серьезное выражение, но получилось у нее неважно. «Все сознательную жизнь он только и делал, что хранил в себе еду, а последние свои дни доживал в одиночестве, запертый на балконе!» – с трудом проговорила Алиса и опять расхохоталась.

Это был хороший момент, уходить совсем не хотелось. Погода тоже была ничего, и мы просидели на балконе до самой темноты, говорили о всяком, много смеялись. Нам нравилось наблюдать за реакцией прохожих, проходивших мимо разбитого холодильника. Кто-то вообще не обращал на него внимания, просто шел с работы мимо разлетевшихся внутренностей, уткнувшись в свой смартфон и весь перемотанный проводами от наушников – такой и конца света не заметит. Но были еще всякие женщины с детьми или старушки: эти, наверно, повсюду видели опасность, поэтому едва заметив труп холодильника, сразу начинали паниковать. Они будто чувствовали, что здесь что-то не так, что случилось что-то ужасное, непонятное, находящееся за пределами их нормального течения жизни. Тогда они испуганно поднимали голову, и мы с Алисой снова прятались. Иногда нас успевали увидеть, и мы слышали истеричные крики и угрозы снизу. Мы сползали вниз, смеясь, но не уходили с балкона, сам не знаю почему. Это было похоже на игру. Наверно, нам просто нравилось это чувство – чувство пьянящей безответственности. Мы были как дети, которые не хотели взрослеть, получали кайф от того, что были другими, не такими, как все.

А потом, помню, был закат. Один из тех редких закатов, когда вдруг начинает казаться, что ты главный герой чего-нибудь, кино или книги, и весь мир только и крутится вокруг тебя. Мы с Алисой все еще стояли, обнявшись, в одной куртке на двоих, на балконе и смотрели в никуда, в небо. Улицы уже были пусты, только дети гоняли мяч по двору, было свежо, тихо и как-то по-хорошему тоскливо. Совсем недолго, пока солнце опускалось, догорая, за горизонт, облака светились розоватым светом. Мне показалось, что за ними, как за тонкими занавесками, стояла лампа.

Я снова пожалел, что не было сигарет, так вдруг захотелось затянуться. «Не знала, что ты куришь», – сказала Алиса. «Да я вроде бросил, но потом подумал, какого черта, и снова начал. И так у меня постоянно, никак не могу принять решение и окончательно бросить». Алиса улыбнулась: «Ну, я думаю, курить в такие вот моменты, как сейчас, прекрасно. Когда что-то сгорает и уходит навсегда с дымом сигареты, от этого настоящее становится более ценным и хрупким». «Я тоже так думаю, – я кивнул, – есть что-то романтичное, первобытное и ритуальное в саморазрушении, верно?». «Верно». И мы с ней прижались друг к другу.

Готов поклясться, что в эти минуты, пусть и совсем ненадолго, но я почти дотянулся до нее, почти начал понимать Алису. Наши чувства будто наконец попали в нужную тональность и все зазвучало так, как надо, без фальши. Мы молчали, выдерживая правильные паузы, мы говорили и не издавали лишних звуков. Это странно, но тем вроде бы обычным вечером, на том вроде бы обычном балконе, случилось что-то очень важное, по крайней мере, для меня. Я не могу объяснить, что это было, я просто так боялся разрушить все: сделать лишний вдох, пошевелиться и чем-нибудь спугнуть Алису. Я боялся испортить этот невероятный момент, и она, кажется, тоже этого боялась. «Все будет хорошо», – почему-то сказал я. Наверно, потому что это было самое подходящее время для таких вот глупых слов, и я просто не удержался.

Тем вечером мы решили не вмазываться, потому что, во-первых, еще были напуганы тем, что случилось с нами накануне, а во-вторых, в этом не было необходимости – мне и Алисе было вполне неплохо и в реальном мире. У нас оставалось уже меньше десяти ампул, стоило их сэкономить, растянуть на подольше. Конечно, мы оба знали, что однажды, уже совсем скоро, они закончатся совсем, и наша кетаминовая осень оборвется, но я старался об этом не думать, а просто в тот миг мечтал остановить время и зависнуть в свободном падении. Как холодильник, перед тем, как разбиться об асфальт внизу. И я, дурак, надеялся, что в самый последний момент найду выход и сбегу от всего плохого, как-нибудь, на чем-нибудь улечу за горизонт у дальних высоток…

Солнце упало, а мы просидели на балконе еще с полчаса, пока совсем не замерзли. Тогда мы пошли в комнату спать, накрывшись моей курткой. Я пожелал Алисе спокойной ночи, и уже повернулся на бок, когда она шепнула мне на ухо: «Знаешь, я тут подумала…». «О чем?» – отозвался я. Но она вдруг замолчала, вздохнула, очень тяжело вздохнула, как будто приняла какое-то важное решение, и сказала только: «Ладно, ничего… спи». Но разве после такого заснешь? Я не стал переспрашивать, решил не доставать Алису, а теперь об этом жалею. Я так и не понял, так и не узнал, что она хотела мне сказать тем вечером. И уже точно никогда не узнаю.

21.

Неизбежно наступило утро, значит, ночь нашего с Алисой откровения осталась в прошлом и все несказанное было похоронено несказанным. Я открыл глаза и увидел яркие солнечные лучи, осветившие грязные пятна на полу, а еще – зайцев, вырвавшихся из раскиданных повсюду ампул и дрожавших теперь на стенах. Больше всего я ненавидел открывать вот так глаза по утрам, зная, что в один момент все оборвется, станет воспоминанием, хламом в копилке памяти, которым я буду наслаждаться в одиночестве, иногда протирая от пыли.

Алиса уже поднялась, она сидела в углу спиной ко мне, склонившись над чем-то. По квартире гулял легкий ветер, пролезший внутрь через открытый балкон, в прихожей шуршал и катался китайский бумажный фонарик. Я не спешил выдавать себя, просто лежал в полудреме под всеми этими солнечными лучами и зайцами и наблюдал за Алисой: она определенно была чем-то занята, ее локти и лопатки то и дело вздрагивали. Мне не хотелось ее отвлекать, что бы это ни было, но она вдруг сама обернулась, как будто почувствовала на себе мой взгляд, и улыбнулась.

– Проснулся уже? – спросила Алиса.

Я кивнул.

– Что ты там делаешь?

– О, это пока секрет! – Она что-то спрятала от меня, и я услышал, как шуршит бумага. – Не подглядывай!

Я и не собирался. Мне было достаточно того, что Алиса была в хорошем настроении.

– Как скажешь.

Я встал с пола, потянулся и, чтобы не мешать ей, вышел на балкон. Погода была солнечная, что-то вроде запоздалого бабьего лета. Я поймал себя на мысли, что уже много дней не выходил в сеть и не знал даже, какое теперь число или что вообще творится в мире. Вдруг где-то началась очередная война, очередной страшный вирус вырвался на волю или на нас с Алисой уже сброшены все бомбы, а я просто не знаю об этом, стою и лениво потягиваюсь?