ГЛАВА 10

НЕЧИСТЬ РОГАТАЯ

На следующее утро матушка Нина, повязанная белым платочком, вышла на крылечко. Сладко зевнув, она спешно перекрестила рот и потянулась. Благодать-то какая! Прозрачный морозный воздух переливается, снег на солнце искрится, высокие, словно мраморные сугробы, послушно выстроились в рядок. Женщина сделала несколько шагов по белоснежной тропинке и внезапно остановилась.

Перед ней, на снежном троне, восседал сам враг рода человеческого. Загнутые рога его переливались на солнце, чуть дрожала бесовская козлиная бородка, красные, слегка навыкате глаза смотрели на попадью вожделенно и сладострастно. Матушка зажмурилась: видать, ночные кошмары не отпускают, черти везде мерещатся. Скороговоркой, несколько сбивчиво, она прочитала «да воскреснет Бог… да бежат от лица его…да исчезнут, яко…», на всякий случай трижды плюнула через плечо, тьфу на тебя, тьфу, нечисть рогатая, затем медленно открыла глаза, в полной уверенности, что ночной фантом растворился, рассеялся в утреннем тумане. Но рогатое чудовище по-прежнему не отводило от нее своих красных глаз. Попадья икнула, и, почувствовав, как предательски немеют ноги, стала медленно заваливаться в сугроб. Страх сковал ее плотным кольцом, спина покрылась липким потом, язык не слушался: не было сил ни молиться, ни звать на помощь. Страшная козлиная голова в задумчивости покачивалась, потряхивая своей жиденькой бородкой. Сколько времени прошло в таком завороженном разглядывании друг друга, неизвестно. Может, минута, а может, и час. Матушке казалось – целая вечность. Наконец, когда из раскрытой пасти внезапно высунулся кровавый язык, попадья, совсем обезумев от страха, взвизгнула, вскочила и ринулась прочь, стремглав пронеслась мимо вышедшего во двор мужа и с криком «там … нечисть рогатая… сам дьявол, батюшка, спаси…» влетела на крыльцо.

– Матушка, ты чего скачешь? – в изумлении проговорил священник, растерянно оглянулся и тоже замер перед зловещим сугробом, увенчанным козлиной головой. Какое-то время он задумчиво разглядывал это странное сооружение, затем, глубоко вздохнув, перекрестился и спешно направился в сарай. Там он долго копался в строительном мусоре, наконец вытащил рваные рукавицы и грязный мешок, возвратился, и, осторожно приподняв за рога козлиную голову, бросил ее в мешок. «Ну, вот и дожили, – проговорил он, – теперь нам козлиные головы под окна подбрасывают. Извести, что ли, хотят?». Он еще раз перекрестился, еще раз глубоко вздохнул и скорбно посмотрел на соседний дом.

Чтобы успокоиться, матушке потребовалось несколько часов. Она беспрерывно икала, плакала, несколько раз пила валерианку. «Это всего лишь козлиная голова, – успокаивал ее муж, с нежностью гладя ее маленькие изящные руки, – никаких бесов, ну что ты придумала, Нинушенька, глупенькая, просто козлиная голова, чья-то глупая шутка…». Но ситуация была настолько из ряда вон выходящая, настолько нелепая и безобразная, что объяснить ее иначе как циничной и мстительной выходкой невестки было невозможно.

– Понимаешь … Машка в состоянии аффекта готова на все. Сбесилась совсем девка, – всхлипывала матушка. – Если честно, то я ее побаиваюсь. Если она такие выкрутасы устраивает, то, гляди, и набросится, если что не то. Раньше хоть скрывала свои духовные дефекты, а теперь озверела совсем.

– Все может быть, – удрученно проговорил отец Петр. «Как глупо, – подумал он, – ведь мы так хорошо ладили. И эти задушевные вечерние разговоры, и это ощущение близости. Не плотской, нет, а настоящей, духовной, глубоко внутренней, и мерцание лампадки, бокалы с вином, и… эта безобразная выходка с козлиной башкой. Глупо! Как все глупо и нелепо!».

О происшедшем с Машей говорить не стали. И зря. Иначе бы узнали, что накануне вечером, когда все уже улеглись спать, она вышла из дома и увидела соседского пса, треплющего свою добычу. Днем охотники застрелили двухлетнего лося. Не выходя из леса, они освежевали тушу, и здесь же, в лесу, оставили шкуру и голову, прикрыв их снегом для маскировки. Голодная соседская собака лосиную голову обнаружила и весь вечер с восторгом носилась с ней по деревне. Маша пса прогнала за околицу, а ободранную голову швырнула на снег, подальше от дома. Ей и в голову не могло прийти, что эта малозначительное событие станет началом очередной битвы в многолетней семейной войне.

ГЛАВА 10

ДНО

В середине зимы Николай вернулся из командировки. Посвежевший, отдохнувший, взбудораженный новыми планами. Смеясь, он весело подшучивал над опростившейся Машей, которая за это время успела переделать кучу ненужной мужицкой работы: облицевала отмостку и фасад дома гранитными плитами, укрепив деревянные перекрытия, вставила межкомнатные двери, покрасила стены в детской и на веранде, умудрилась даже сварганить лестницу на второй этаж. Настоящую, с изящными балясинами и толстыми деревянными ступеньками.

– Ты плотницкому-то делу где успела научиться? Или так, по вдохновению работаешь, от праздности бежишь? Смотри, совсем мужичкой деревенской станешь, разлюблю тогда! – он шутливо целовал мозолистые руки жены. – Машка, заканчивай эту хрень, надорвешься ведь! Брус деревянный на себе таскать, лобзиком доски отпиливать – тоже мне, забаву нашла! Зря ты это! Душой нужно заниматься, творчеством, а не суетиться почем зря. Физический труд отвлекает от мыслительной работы. Отупеть не боишься, да и откуда в тебе эти пролетарские замашки?

Маша, улыбаясь, пожимала плечами.

– Наверно, прибалтийские корни прорастают. Дед-то мой, Феопент, хуторянин, из причудских староверов. Генетика, наверное, проявляется, вот и тружусь. Хотя… я сама в шоке от собственного энтузиазма. Но посмотри, как здорово! Какой сказочный у нас дом получается! Здесь так чисто, просторно, тепло, солнечно!

Маша счастливо засмеялась и, схватив Игорька, весело закружилась с ним по комнате. Она была счастлива возвращению мужа, щенячьей радостью сына, который восторженно носился по дому, обернувшись огромной волчьей шкурой – чукотским подарком отца. Она вновь, привычно, впитала в себя чужой энтузиазм, чужие иллюзии, творческая взбудораженность Николая передалась и ей, окрылила ее. Опять казалось, что впереди сочная, яркая жизнь, и всеобъемлющая тирания родственников, их придирки, нравоучения – все это несущественно, мелко и даже забавно.

Очередная иллюзия испарилась уже к вечеру. И причина-то была пустяковая. Родители мужа в честь возвращения сына устроили семейное торжество, но в воспитательных целях решили невестку наказать: ее на торжественный ужин не позвали. Еще маячил фантом «козлиной» головы, и воспитательные меры были просто необходимы.

– Понимаешь, они на что-то сильно обижены, да и ладно! – Николай наигранно засмеялся. – Тебе проще, избавишься от занудных церковных разговоров. А мы тебе чего-нибудь вкусненькое принесем.

– Согласись, это странно, – Маша пожала плечами. – То захаживали по сто раз на дню, теперь дуются на что-то. Идите, конечно, я поужинаю одна.

– Ты у меня золото! Завтра помиритесь, и опять все будет по-прежнему. – Николай чмокнул жену в щеку и, взяв Игорька за руку, поспешил в родительский дом.

Но не завтра, ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц примирения не произошло. Хотя внешне все было спокойно. По-прежнему по вечерам Николай забегал к родителям на огонек, по-прежнему злословил за их спиной, по-прежнему хирел от вынужденного покоя, раздражался семейными склоками и с нетерпением ожидал новой командировки; отец Петр привычно заглядывал к Маше, чтобы, пропустив рюмку-другую, погрузиться в бессодержательную светскую беседу, матушка по-прежнему, с видом оскорбленной добродетели, цепляла невестку и внука нравоучительной чушью. Но за всем этим скрывался какой-то подвох, истоки которого были для Маши не ясны. Ей очевидно давали понять, что ее причастность священническому роду – недоразумение, ошибка природы, что своим присутствием она оскверняет пространство, наполненное благостью и молитвой.