– Он мертв, – произнес Бахва. Манана согласно кивнула.

Вот только солдат никак не хотел соглашаться с ними. Он упорно сопротивлялся попыткам обездвижить его, в очередной раз выплюнул кляп и снова попытался встать.

– Как и все, кто вышел из Мели, – хмуро добавила Манана.

– Но это немыслимо, – произнес Важа. – Это… бред, фантастика, дикость. Никакие берсерки не способны идти на автоматы с вываленными кишками.

– Согласен, – ответил Михо. – Это бред.

Четверо русских сошли с дороги на обочину – один из них взял с собой пулемет Калашникова – и залегли там, дожидаясь подхода толпы. Второй прожектор все же установили, и теперь оба они освещали место схватки очень хорошо.

Эти четверо рассчитывали остаться незамеченными, но, странное дело, едва только остановились выбрать позицию, несколько человек отделились от толпы и двинулись по направлению к ним. Через минуту их шло к отделившимся русским уже полторы дюжины. Затем еще и еще. Пулемет заработал незамедлительно. Русский, державший пулемет, даже не стал опускать на землю, схватившись за сошки, он водил дулом по неспешно бредущим к нему людям из Мели, только лента, почему-то лишенная обычной коробки, дергалась, поднимаясь к патроннику, и гильзы рассыпались, звонко стуча по камням. Люди падали, дергаясь, складывались, не доходя до него нескольких заветных метров. Они уже тянули к руки, раскинутые в любовном объятии нежелания смерти,  но русский все стрелял и стрелял. Лента продолжала дергаться, гильзы звонко рассыпаться, люди падать. Русский расхохотался, дико, в каком-то яростном восторге.

И в этот момент ленту перекосило. Пулемет замолчал. Истеричный смех разом прекратился. Русский беспомощно оглядел подходивших к нему мотострелков, затем, открыл пулемет, попытался переложить застрявшую ленту, что-то крикнул своим товарищам, выхватил пистолет, и продолжил стрелять.

Слишком поздно. Один из бредущих, буквально упал к пулеметчику, и таким образом достал его. Укусил, чтобы тут же умереть окончательно от короткой очереди почти в упор из автомата однополчанина, пришедшего на выручку, но чуть запоздавшего с выстрелом. Работать в темноте только при свете звезд, явно несподручно, но чертыхаясь, он все же нашел причину неисправности и сумел переложить ленту. Поднял пулемет сызнова и, сделав шаг вперед, глухо расхохотался. Прицелился, растягивая предвкушаемое удовольствие.

В шуме рукопашной битвы произошло нечто странное. Несколько русских, укушенных прежде людьми из Мели в суматохе и сутолоке боя, разом упали наземь. Затем еще и еще. Несколько десятков человек через пару минут повалились наземь без признаков жизни. Схватка разом прервалась. Обе стороны молча смотрели на упавших, не предпринимая никаких действий. Но только первое мгновение.

Затем застрочили автоматы, защелкали пистолеты, пытаясь оттеснить почти не убывавшую толпу. Всего в ней, как было видно с высоты, по самым скромным прикидкам шло не менее трех сотен человек. Еще около сотни лежало на земле, бесформенными грудами.

И вот теперь к ним прибавились еще несколько десятков русских, недвижно лежавших на утрамбованном грунте старой дороги. Автоматы застрочили яростнее, когда кто-то опустился на колени, проверяя пульс одного, второго. Поднялся, молча покачал головой.

Русские снова отступили, не поворачиваясь спиной к толпе и куда быстрее, чем требовалось. Командир вскарабкался на камни холма и оттуда руководил перестроением. Неожиданно к нему подбежал тот самый врач, первым диагностировавший смерть от укуса человека из толпы. В наступившей тишине, его последние слова отдались эхом по долине:

– … убивайте всех, без исключения!

В тот же миг его оттащили. Командир спрыгнул следом. А укушенные толпой, с остановившимся навеки сердцем, медленно поднимались – и уже вели за собой возросшую толпу. На тех, с кем еще несколько минут назад бок о бок сражались с ней. И тоже – безоружные.

– Ну! – крикнул врач. – Стреляйте же!

Стволы нехотя поднялись против своих же однополчан.

В самый напряженный момент прожектор мигнул и погас. Осталась только тишина. И шорох множества ног, медленно бредущих к своей цели.

14.

Отец Дмитрий пообедать пришел с опозданием, матушка уже начала волноваться. Мобильный телефон он после службы так и не включил, снова позабыв о его существовании. Из храма вышел сразу после окончания службы, и как пропал на два часа. Она собиралась звонить в храм, напоминать, когда муж неожиданно появился в дверях. Весь взъерошенный, с чужим бескровным лицом.

При виде его попадья невольно села.

– Что еще приключилось? – тихо спросила она.

Он сел устало, вынул платок, вытирая лицо: редкие уже волосы упали на взмокший лоб. Отец Дмитрий стригся довольно коротко, да и бородка у него была чеховская, так что не будь на нем рясы и скуфьи, меньше всего его можно было принять за дьякона.

– Маринка хотела поговорить, – наконец, произнес он, снимая легкие беговые кроссовки. – Не исповедаться, как она прежде делала, просто поговорить. Позавчера ее отец преставился, помнишь, я тогда так и не успел…. Хотя что он мне мог сказать – в белой горячке-то. Вчера похоронили, жара, ни души, только она да ее тетка, к которой переедет на первое время. Тетка мне прямо намекнула, что мол, лучше вас, святой отец, ей в родители никто не годится, а у нее самой забот полон рот.

И снова долгое молчание.

– Святой отец, – повторил он, разрывая тишину. – Как в мыльных операх этих. А я ведь даже написал на дверях, обращаться к священнику потребно батюшка, либо отец Дмитрий. Все равно. Некоторые никак не могут в толк взять, как это я вообще женат.

Она улыбнулась слабо. И приготовилась слушать, понимая, мужу надо выговориться, и монолог его перед остывавшим обедом, может быть долгим.

– Знаешь, Глаша, я…. – и закашлялся. Потом заговорил иначе: – Приход у нас небольшой. Сколько жителей в поселке – тысяч пять, вряд ли больше. Епархия зачем-то решила строить новый храм, ну на Поганковых болотах, знаешь, – она кивнула. – А кто туда ходить будет? По переписи они все православные, и на Пасху и Спас тут не протолкнешься, а как Великий пост – видимо, мусульмане.

Матушка подумала, что даже в такие минуты привычное остроумие ему не изменяет. В свое время, двадцать лет назад, так они и познакомились. Молодой семинарист, заканчивающий Академию, но еще не посвященный в сан, часто забегал за холостяцкими полуфабрикатами, перекидываясь с нею словечком. Вот так, слово за слово, они и прилепились друг к другу. Она вспомнила, как, смущаясь гуляла с будущим иереем, ее приветствовали знакомые, она краснела, хотя Дмитрий и был «в штатском» – трепаных джинсах и кепке. Потом было распределение, которого она очень боялась, ведь могут заслать неведомо куда. Выбору оба оказались не готовы, растерянно изучали бумагу: вроде и рядом от места жительства, да что там, рукой подать, да вот церковь уж больно немощная в приходе. Только с баланса государства.

Глафира вспомнила все это и улыбнулась.

Муж не заметил. Когда говорил, он мало что замечал вокруг.

– Странный мы народ. Называемся православными, отмечаем даты, поминаем Господа всуе, и корим друг друга за это поминание; научились, как в армии, на «Христос воскресе!» отвечать правильно. Но все ведь это напускное. Бог всегда таинство, и для каждого это таинство свое. Физики очень точно определили такое состояние Бога в душе человеческой словом «фридмон» – вселенная в микроскопе. По заверениям физиков, фридмон может быть очень разным. Да, и вселенная, и всего лишь одна звездная система. Или того меньше. Пустая комната. Вот видишь, и физика сгодилась для моих речений, – странно улыбаясь, произнес он. И тут же не давая попадье слова вставить, продолжил: