– Можно, я скажу как есть?

– Уже не радует, – ответил отец Дерек.

– Мне это вообще не важно – секс, прикосновения, понимаете, девушки, парни. Я понимаю, почему это важно, я знаю, что еще пара лет, и меня тоже начнет кидать по стенкам от каких-то пока неведомых мне страстей и измышлений, но я уверен – с этим я справлюсь; на самом деле, меня куда больше возбуждают произведения искусства – кино, музыка, какая-нибудь восхитительная картина – «Свобода на Баррикадах», комикс Рэя Макфлая, фотография рекламная хорошая; все мои эрогенные зоны – в мозгу, понимаете?

– Понимаю, – самое поразительное было, что отец Дерек действительно все понял, будто не раз уже слышал подобное.

– И вас это не радует? – Тео подумал, что получится задорно, но получилось отчаянно.

Отец Дерек улыбнулся, супер, подумал Тео, он реально голливудский актер в прошлом, невероятно красивый человек. Мне б в его годы такую улыбку – с хитринкой, бровь одну так, вверх еле заметно…

– Очень часто нам говорят, что жизнь непредсказуема, что мы планируем одно, а получается в итоге… то, что все бы хотели. Я говорю не о преодолении общественного мнения и стереотипов; я здесь, чтобы научить вас не отступать от задуманного, чтобы вы умели самое главное – очень эгоистичное – никогда не предавать самих себя. Вы действительно выбираете себе странную жизнь, и мое дело подготовить вас не просто бороться с сомнениями…

– Не иметь их.

– Переступать через них, и если понадобиться – через их источник.

– А если…

– Если и вправду любовь?

– Ну да.

– Ага, попался! – отец Дерек схватил Тео за плечи, как делают, когда страшные истории рассказывают – «отдай свое сердце!» – и Тео завизжал. Отцу Дереку пришлось налить ему стопку «Джека Дэниелса», так по-настоящему испугался Тео…

…На ужин было что-то фантастическое – картофель «Анна» – в сливочном масле, с беконом; салат из редиски и груши с зернами граната, миндальное печенье и компот из ревеня и клубники. Тео, преодолевая ломоту в суставах, помог Изерли убрать со стола; «Тео, иди в коечку» сказал Грин, видя, как морщится мальчик; «мне страшно; буду сидеть в комнате, а вы что-нибудь классное будете делать – кино смотреть, «Влюбленного Шекспира», ржать…» «а мы сейчас всё помоем и к тебе придем» Йорик подмигнул; Тео стало тепло, будто в плед завернули; он поверил и пошел в комнату, и лег; все ныло; но так хорошо; будто внутри играет классная музыка, Pulp «Common people», например; надо написать маме, проконсультироваться, я ведь никогда не делал сад, еще позадушат друг друга, точно как в пьесах Шекспира; и попрошу у нее росток «Каролюса»; есть специальные коробки для рассылки растений по почте; они с мамой их сотнями рассылали и получали; «Каролюс» ведь сможет доехать до Рози Кин, он же выносливый… вот была бы сказка… Ребята пришли где-то через полчаса; Тео уже начал подремывать и видеть рваные сны, кусочки, фрагменты, будто пазлы перепутанные, перемешанные; они принесли текилы; Грин, Йорик, Женя; «Роб пошел спать, у него башка болит, ему Женя заехал на тренировке, передает привет, Дэмьен что-то пишет, лучше ему не мешать, Дилан тебя стесняется еще пока» объяснили они; с собой принесли рюмки, пепельницу, соль и лимон; пили, смеялись, рассказывали какие-то безумные истории из жизни; Тео даже набрался смелости спросить, выпив, правда ли Йорик сын ван Хельсинга; «да… причем не единственный, – засмеялся Йорик, – у меня есть брат, младший, такой классный парень, рыжий, синеглазый, владелец паба, семейный бизнес; Себастьян Эббервиль – Басти; отличный повар и чемпион по ирландским танцам; я у него жил почти год, пока ремонтировали Рози Кин; у Басти квартира над пабом, вся в комиксах, такая классная, с барной стойкой, кроватями у потолка, с лестницами, над книжными шкафами; еще у него тоже группа – рокабилльная, они все такие с баками, коками, в узких джинсах, выступают пока только в пабе Басти; но столько народу на концерты набивается, просто жуть; и у него куча поклонниц; он красивее меня – настоящий Элвис, мальчик с пинаповской рекламы; и голос у него сладкий, как карамель; я его очень люблю; мы письма пишем друг другу километровые». Тео переживал, что надо будет соответствовать ночной пьянке – пойти купаться в море голым, как пугал Талбот, и там все эти понты, прыжки с обрыва, пройти по разрушенной лестнице на спор; но все просто сидели – на полу, подложив пледы, захваченные с собой, и болтали, смеялись; и Тео не заметил, как напился; мир закружился перед глазами; он все это время сидел на кровати и заснул в какой-то момент; ему снилось что-то яркое, город, полный солнца, будто он покупает на улице засахаренные фрукты вместо мороженого в вафельном рожке, и сверху фрукты поливают горячим шоколадом; «а вкусно-то как, подумал он, надо Изерли предложить» – и проснулся; хотелось пить; где ж я возьму пить, идти искать кухню в темноте – страшно; надо срочно-срочно выучить географию; и тут кто-то сказал: «воды, Тео?», и он почувствовал холодное рядом с пересохшими губами – стакан запотевший; Тео открыл глаза, сел резко на постели и расплескал себе на грудь.

На кровати сидел Изерли, зеленая рубашка, синий пуловер; такой английский мальчик; рукава закатаны, и опять видно эти шрамы.

– Что… что ты здесь делаешь?

– Принес тебе воды.

– Мне… который час? – за окном было темно; все тело передавило – он заснул в одежде, и его просто накрыли одеялом.

– Пять утра. Не переживай, я всегда встаю в это время. Мне ехать на фермерский рынок, он работает до семи утра; самые свежие зелень и рыба. Просто зашел проведать, живой ты… послушник… – и засмеялся, легко так, не режуще, а будто ветер на шелковые лепестки в вазе дунул, и они полетели. – Моя комната между комнатами Грина и Жени, я слышал, как они вернулись; я читал… подумал, вдруг тебе плохо станет, вон даже тазик принес, потому что ребята пьют немало обычно… а ты не привык…

– Ты читал? Ты вообще спишь? – Тео взял стакан и допил остатки воды – впрочем, Изерли принес целый графин.

– Очень плохо. Я сплю с включенным светом, с книжкой под рукой…

– Джейми Оливера?

– Иногда, – ответил Изерли, он не обиделся, – по телику его я люблю больше. Иногда я читаю просто книги – романы там, не очень странные, то, что Дэмьен посоветует.

– И что ты читал сегодня? – Изерли поражал его все больше и больше; он был как жемчужина – нежная и мерцающая, не бриллиант ослепительный; а вещь, на которую можно смотреть вечность… рябь воды… снег… звездное небо… он открывался, как цветок, ночной, неказистый, но с дивным ароматом.

– «Девушку с татуировкой дракона» Ларссона, а до этого – автобиографию Стивена Фрая. Еще я люблю Вудхауза, у меня почти весь, и детские книги, – какой приятный у него голос; будто он всю жизнь с детьми работал – успокаивающий, ласковый, всепрощающий; лавандовый, темно-лиловый; глубокий, чистый; голова у Тео раскалывалась, и если бы говорил кто-то другой про свои любимые книги в пять утра, можно было умереть, а голос Изерли, такой тихий, он был как эта вода – то, что надо.

– А я с собой привез «Трилогию Бартемиуса», она как раз детская, хотя такая нуаровая, я бы детям не давал читать.

– О, я слышал про нее, но еще не добрался.

– Возьми, там, на столе, первая называется «Амулет Самарканда».

– Хорошо.

– Тебя не смутит, если я разденусь и буду дальше спать?

– Нет. Извини. Я ухожу уже. Мне нужно ехать. Я тебе хоть помог чем-нибудь?

– Изерли… ты ясновидящий будто… я так хотел пить…

– Ну ладно. Я рад.

И ушел, тихо-тихо так, будто его и не было, приснился, привиделся; как голос Грина когда-то; Тео запутался в одеялах, потом выпутался; попил еще; лег и не стал засыпать – на молитву ведь идти через час, с отцом Дереком и Ричи; смотрел на огонь в камине, погасший почти, огоньки подмигивающие, будто едешь по ночной дороге в машине, и иногда попадаются дома, в которых еще кто-то не спит; и чувствовал такой покой – опять; абсолютное счастье; сладостные мурашки по шее; представлял, как Изерли едет в черном джипе по проселочным дорогам, занимается рассвет, и что он слушает по ночному радио, и как его выразительное лицо постоянно меняется, – как по небу несутся облака – ведь его никто не видит, и он может думать обо всех, все что угодно.