«Еще одно правительство в здравом уме и твердой памяти решило спрыгнуть с башни собора Парижской Богоматери. <…> Пять человек, отнюдь не лишенных здравого смысла, с беспримерным легкомыслием бросились в бездну, увлекая за собою своего повелителя, монархию, Францию и Европу».
Что же, собственно, произошло? В Конституционной хартии 1814 года имелась весьма двусмысленная статья 14-я, которая гласила: «Король – верховный глава государства, командующий сухопутными и морскими войсками, объявляет войну, заключает договоры о мире, торговле и союзах, назначает чиновников на все административные должности, издает регламенты и ордонансы, необходимые для исполнения законов и обеспечения государственной безопасности». Между тем государственная безопасность – понятие весьма расплывчатое. Одной части французского общества в 1830 году казалось, что для сохранения этой безопасности нужно чтить конституционные свободы, а другой – что «буйную демократию», парализующую действия королевской власти, необходимо существенно ограничить. Очевидно, что король и министры из кабинета Полиньяка придерживались именно второй точки зрения и потому решились изменить Хартию самовольно, без одобрения новоизбранной палаты депутатов (пока она еще не начала работать).
25 июля в Сен-Клу министры и король поставили подписи под четырьмя ордонансами. Первый из них лишал французов свободы печати, вводя предварительную цензуру на все периодические издания и брошюры. Тремя следующими ордонансами король распускал только что избранную палату, уменьшал число депутатов и повышал избирательный ценз, а также назначал дату выборов в новую палату депутатов по новым, менее демократическим правилам. Все эти ордонансы пересматривали Конституционную хартию 1814 года, выпущенную Людовиком XVIII, и фактически уничтожали во Франции конституционную монархию.
В 11 вечера того же дня министр юстиции Шантелоз передал текст королевских ордонансов главному редактору официальной газеты «Монитёр» Франсуа Сово – для их публикации в завтрашнем номере газеты. Присутствовавший при этом министр финансов Монбель спросил у журналиста, что тот думает об этом документе. «Да помилует Господь короля и Францию! – отвечал Сово. – Мне 57 лет, я видел Революцию день за днем; я умываю руки, охваченный глубоким ужасом».
Назавтра стало очевидно, насколько обоснованной была такая реакция. 26 июля 1830 года номер «Монитёра» вышел позже обычного, около 11 утра. Одновременно был обнародован приказ префекта полиции, запрещавший печатать газеты, не получившие предварительного разрешения. Однако журналисты оппозиционных изданий, собравшиеся в редакции газеты «Насьональ», решили, что не станут подчиняться приказу и на следующий день все-таки выпустят очередные номера своих газет. Кроме того, по инициативе Адольфа Тьера (в ту пору молодого историка и журналиста) газетчики составили протест против действий правительства; его подписали 44 человека. Они объявляли, что если власти отказались действовать по закону, то и журналисты вправе оказать им неповиновение. Во второй половине дня этот текст был отпечатан, и его начали распространять в кафе и на улицах. Между тем в городе – в Пале-Руаяле и на площади перед биржей – начали появляться первые толпы людей, кричащих: «Да здравствует Хартия! Долой министров!» Большинство среди них составляли студенты и самые образованные из рабочих – печатники. Жандармы и королевские гвардейцы приказали всем разойтись, взяли несколько человек под стражу, и с наступлением ночи толпа рассеялась.
Префект полиции Манжен не принял всерьез эти мелкие вспышки протеста и записал в своем ежедневном рапорте: «Во всех кварталах столицы продолжает царить самый образцовый порядок». Сохранял спокойствие и король: весь день вместе с сыном, герцогом Ангулемским, он охотился в загородной резиденции Рамбуйе, а к вечеру возвратился в Сен-Клу, где проводил лето. Так прошло 26 июля.
27 июля обстановка начала накаляться. Роялистские газеты (получившие, естественно, официальное разрешение на выход) воспевали мудрого короля и клеймили гадких смутьянов. Несколько оппозиционных газет, не побоявшиеся выйти без разрешения: «Насьональ», «Время», «Глобус», «Торговая газета», – опубликовали коллективный протест журналистов против королевских ордонансов. Власти отдали приказ о наложении ареста на печатные станки этих газет и о заключении под стражу журналистов, подписавших протест. Приказ относительно журналистов так и не был приведен в исполнение (пока полиция их искала, они успели скрыться). В редакцию газеты «Время» полицейским удалось проникнуть лишь спустя много часов, поскольку журналисты отказались открывать двери; пришлось долго искать слесаря, который согласился бы взломать замки. Дело в том, что главный редактор газеты Жан-Жак Бод зачитывал доставленным к зданию слесарям статью Уголовного кодекса, из которой следовало, что их действия будут противозаконны и должны квалифицироваться как кража со взломом. Законопослушные рабочие все как один отказывались выполнять требования полиции, и в конце концов полицейскому комиссару пришлось прибегнуть к услугам того «специалиста», который обычно заковывал в кандалы каторжников.
Между тем на улицах нарастало волнение. Поскольку промышленники и коммерсанты, собравшиеся накануне в Ратуше, приняли решение не открывать 27 июля свои мастерские и фабрики, множество рабочих осталось на улице, и оппозиционно настроенные студенты с успехом вели среди них агитацию. Мятежная толпа начала разбивать вывески с королевским гербом, разграбила несколько оружейных лавок. В половине двенадцатого утра король призвал дежурного начальника штаба королевской гвардии маршала Мармона и вверил ему командование парижским военным гарнизоном. Карл X приказал маршалу разогнать скопления смутьянов и к вечеру возвратиться в Сен-Клу; король не сомневался, что бунт будет подавлен в течение одного дня.
Маршал Мармон и до этого не пользовался особой популярностью в народе, так как именно он в марте 1814 года подписал капитуляцию Парижа. К исполнению королевского приказа маршал приступил без большой охоты, к тому же несколько часов ему пришлось потратить на сбор войска и приведение его в боевую готовность. Тем временем жандармы начали разгонять толпу, собравшуюся вокруг Пале-Руаяля и перед зданием Министерства иностранных дел на бульваре Капуцинок. Около трех часов дня был убит первый из восставших, а к пяти часам – еще несколько человек; раненых было гораздо больше. По приказу Мармона основные стратегические пункты столицы были заняты войсками, которые, впрочем, не встретили особого сопротивления и вечером вернулись в казармы.
Три десятка членов новоизбранной палаты депутатов (той самой, которую распустил один из королевских ордонансов) отказались поддержать мятежников, но поручили Гизо сочинить официальный протест против действий полиции и войск. Тем временем группа крайних левых, бывших «карбонариев», составила 12 комитетов (по одному на каждый парижский округ) для руководства вооруженным восстанием.
И вот на рассвете 28 июля восстание началось. Толпа, в которой смешались представители самых разных слоев общества (рабочие, национальные гвардейцы, студенты, военные-отставники), вышла на улицы и принялась валить деревья, выворачивать булыжники из мостовой, строить баррикады, разоружать отдельные группы королевских гвардейцев. К 11 утра восставшие захватили Арсенал, пороховой склад Сальпетриер, военный продовольственный склад. Чуть позже в их руках оказались Ратуша и собор Парижской Богоматери. В городе постоянно раздавались звуки набата.
Непосредственный свидетель всех этих событий маршал Мармон понял, что в городе происходит уже не бунт, а революция. Он доложил об этом королю и предупредил его, что если пойти на уступки сейчас, то корону еще можно спасти, но завтра, скорее всего, будет уже поздно. Однако Карл X этому совету не внял и приказал маршалу объявить в городе военное положение. Обязанный повиноваться, Мармон решил действовать по плану, выработанному его штабом утром 28 июля: четыре колонны войск должны были расчистить главные улицы мятежных кварталов и отбить у восставших основные стратегические пункты, которые они успели занять. В полдень войска начали действовать, но получили от маршала приказ – стрелять в горожан как можно реже.
