В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.

Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной фигурке. Я подхожу к ней.

Некоторое время она молчит. Наконец говорит: «Привет».

«Извините за вчерашнее».

«Я долго вас ждала».

Я вздрагиваю. «Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем снова передумал».

Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.

«Выпьете дайкири?», — говорю я. — «В знак примирения».

«О'кэй».

Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее ломается.

«Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен», — говорю я.

«Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы все же рискнем».

«Не бойтесь. Не надо».

«Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор, как они прибыли сюда…»

«Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется».

«Быть может».

«Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность. Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?»

Пауза. А затем ее прохладная рука накрывает мою.

«Договорились».

Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть это случится как можно скорее.

Мы проходим квартал. Она меня не приглашает. Я чувствую ее внутреннюю борьбу и ожидаю. Пусть борется, это приведет ее к решению без моей помощи. Мы проходим еще квартал. Она держит меня под руку, но говорит только о работе, о погоде, а это разговор на расстоянии. На следующем углу она сворачивает от своего дома обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.

Не торопись, говорю себе. Ее тело не является секретом для меня. Мы начали наши отношения шиворот-навыворот, сперва с физической близости. Теперь нужно время, чтобы вернуться к более трудному, к тому, что некоторые люди называют любовью.

Но, конечно, она не осознает, что мы знали друг друга таким вот образом. Ветер швыряет снежинки в наши лица и постепенно образом эти холодные укусы пробуждают во мне желание быть честным по отношению к ней. Я знаю, что должен сказать. Я обязан отказаться от своего нечестного преимущества.

Я говорю ей: «Когда я был оседлан на прошлой неделе, у меня была девушка, Хэлен».

«Зачем говорить сейчас об этом?»

«Я должен, Хэлен. Это была ты».

Она резко останавливается. Поворачивается ко мне. Вокруг спешат люди. Лицо ее бледнеет, а на щеках появляются багровые пятна.

«Это не смешно, Чарлз».

«Я не шутил. Ты была со мной с ночи вторника до утра в пятницу».

«А как ты можешь знать это?»

«Я знаю. Знаю. Моя память чиста. Что-то остается. Я вижу все твое тело».

«Прекрати, Чарлз».

«Нам было очень хорошо вместе», — говорю я. — «Мы, должно быть, понравились Наездникам, потому что нам было хорошо. Когда я увидел тебя снова — это было подобно пробуждению, а обнаружить, что сновидение было реальностью, что эта девушка — вот она…»

«Нет!»

«Пойдем к тебе и начнем все сначала».

Она говорит: «Ты намеренно говоришь гадости, я не знаю почему, но зачем тебе нужно было все испортить? Может, я была с тобой, может нет, но ты не мог этого знать, и если ты не знал, тебе следовало держать язык за зубами и…»

«У тебя родинка размером с десятицентовик», — говорю я, — «три дюйма ниже левой груди».

Она рыдает и набрасывается на меня прямо на улице. Ее длинные серебристые ногти царапают мои щеки, она бьет меня кулачками. Я хватаю ее. Она бьет меня коленями. Никто не обращает на нас внимания. Все, кто проходит мимо, считают, что мы оседланы и отворачиваются. Она в слепой ярости, но я держу ее, как клещами, и она может только топать ногами и хрипеть. Она напряжена и в предельном отчаяньи.

Тихо, убедительным тоном я говорю: «Мы победим их, Хэлен. Мы покончим со всем, что они сделали. Не дерись со мной. Нет нужды. Я знаю — это счастье, что я помню тебя, но позволь мне пойти к тебе и я докажу, что мы с тобой предназначены друг для друга».

«Пусти меня».

«Пожалуйста. Зачем нам быть врагами? Я не хочу причинить тебе боль, я люблю тебя, Хэлен. Когда мы были подростками, мы могли бы играть в любовь. Я играл, и ты, наверно, тоже. Нам было по шестнадцать, семнадцать. Этот шепот, тайные встречи — это была прекрасная игра, мы знали это. Но игра закончилась. Нельзя дразниться и убегать. У нас так мало времени, пока мы свободны… Нужно доверяться, быть открытыми…»

«Все это неправда».

«Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое людей, сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга, мы не обязаны этому следовать. Хэлен, Хэлен».

Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает сопротивляться. Ее напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо проясняется, глаза темнеют.

«Доверься мне», — говорю я, — «Верь мне, Хэлен!»

Она колеблется. Потом улыбается.

В это мгновенье я чувствую холод внутри черепа в затылке. Будто стальная игла пронзает кость, мое тело деревенеет. Руки отпускают ее тело. На мгновенье я теряю сознание, а когда туман рассеивается — все изменилось.

«Чарлз?», — говорит она. — «Чарлз?».

Она засовывает кулачки в рот. Я поворачиваюсь и, не обращая внимания на нее, возвращаюсь в коктейль-бар. В одной из передних кабинок сидит молодой мужчина. Блестят его темные, напомаженные волосы. Щеки у него гладкие. Его взгляд встречается с моим.

Я сажусь. Он заказывает выпивку. Мы не разговариваем.

Моя рука падает на его кисть и остается там. Бармен, обслуживающий нас, неприязненно морщится, но ничего не говорит. Мы выпиваем свои коктейли и ставим пустые стаканы.

«Пошли», — говорит молодой человек.

Я следую за ним.