Эх, зря он перестал реагировать. Надо было притвориться, кричать, биться, пытаться вырваться, тогда всё бы кончилось там. А так мучения продолжились. Они начали искать и нашли. Нейро шокер к нему применялся так часто, что вызвал побочный эффект. Как соизволили объяснить доктора (он не спрашивал уже наученный горьким опытом – они рассказали сами, почему-то решив, что он должен знать), особенности ДНК сделали его нейроны сверхчувствительными и при нужной тренировке, он мог бы стать отличным пилотом стратосферных истребителей…
Как всё-таки странно. Вот сейчас, так не вовремя, он вдруг понял. Док объяснял ему это не из альтруизма или приступа милосердия. Военные лётчики-стратосферники, давно выделились в особую касту. С машинами способными летать там, справлялись немногие. Пассажирским «прыгуном» мог управлять и ребёнок, а вот военным самолётом, буквально единицы. Слишком высокие требования, слишком высокий порог реакций требовался, что бы управлять стратосферным истребителем. Высокая зарплата, громадная пенсия, почёт, уважение, льготы…, он мог жить как в сказке. Наверняка, ещё бы годик свободы и его заметили бы по результатам полного ежегодного медицинского освидетельствования. К сожалению, всё случилось задолго до срока, в который ему полагалось пройти это освидетельствование. Док хотел, что бы он понял, что бы осознал. И только сейчас до него это дошло.
Кон стиснул зубы так, что их скрежет услышал Сухой. Посмотрел на него. На инвалида. Именно так. Последователи Менгеле и ему подобной ветоши, обнаружили прогрессирующую деградацию синоптических связей. Её вызвали нейро шокер и высокая чувствительность нейронов. Итог – почти полная потеря чувствительности, хаотичная гибель нейронов, смерть мозга. Они остановили развитие искусственно вызванной болезни, и порог его чувствительности снизился вдвое по отношению к среднестатистическому человеку. Погано…, хотя, здесь, за решёткой, то, что с ним случилось, лишь помогало. Он был бы инвалидом по другую сторону решётки, там случившееся становилось плохим, только там. Так зачем переживать, если ему, это лишь на пользу? И всё равно, где-то глубоко в душе зарождается щемящая боль – новая боль. Как будто мало ему тоски по дому, тоски по жене (её имя выветрилось из памяти) и ребёнку, ещё не родившемуся, когда на него надели наручники. Сейчас ему четыре…, или пять? Печально, он не мог вспомнить. Кажется, он попал за решётку очень давно. Память о прошлом почти стёрлась, стала какой-то призрачной. Наверное, всё это был сон, а на самом деле, он родился уже таким, уже в наручниках и в серой робе пожизненных.
– По двое в ряд и на выход. – Холодно произнёс мужчина в пятнистой форме. С щелчком отошли крепления, плотно удерживающие в кресле руки от кончиков пальцев до плеча, ноги, торс и голову.
– Да скажите же вы что происходит??? – Завыл юнец, подскочив со своего кресла. Охранник повернулся и…, и ударил прикладом. Юнец, молча, упал на пол, всё лицо залито кровью…, только сейчас Кон обратил внимание на некоторые детали формы охранника.
– Эту падаль несёшь ты и ты. – Так же холодно произнёс солдат, указав рукой на Сухого и грузного мужика с внушительным брюшком. Его Кон видел впервые. Вот Сухого видел часто. Раз семь их перевозили вместе. Один раз они даже поговорили минут десять. Пока кресла не пропустили через них по разряду. Тогда и познакомились…, Сухой, несмотря на недовольство подчинился. Теперь Кон старательно смотрел на солдата, на то, что открылось его взору в открытом проёме кузова, на оружие, на пол, на небо – он впитывал всё увиденное, пытался анализировать и запоминать. Сухой ни за что не подчинился бы – один из немногих арестантов на памяти Кона, который предпочитал удар нейронного шокера, вместо повиновения непонравившемуся ему приказу. Сейчас, что-то изменилось. Либо Сухому известно что-то, чего не знает Кон, либо он увидел что-то, чего ещё не заметил Кон. Нужно смотреть, нужно слушать…, и бороться с волнами безразличия ко всему вокруг.
Всего секунду назад он знал, почему нужно смотреть и запоминать, теперь не мог вспомнить, почему это необходимо. Ему совершенно всё равно. Ладно, будем смотреть. Непонятно, правда, зачем. Наверное, ему один из охранников приказал смотреть…
Кстати, вот что любопытно: охранник ударил прикладом. А ведь такого быть не могло в принципе. У них автоматического оружия вообще не было, и грузовик, никогда прежде, не останавливался посреди открытого поля. Охранник вовсе не охранник, он солдат.
– Туда. – Указал стволом автомата, солдат, ждавший на улице. Собственно он тут был не один. Два десятка автоматчиков в два кольца окружали грузовик. Тюремные охранники тоже тут. Стоят в сторонке, по колено в зелёной луговой траве, и курят. На пожизненных они не смотрят.
В указанном направлении, располагалась старая, поросшая бурьяном асфальтовая дорога. Вокруг неё стоят домики. Разбросаны на местности, как попало, построены без всякой системы. Кое-где и вовсе палатки стоят. Между ними ходят люди. В белых халатах, в форме с оружием, с оружием и одетые в гражданское, двое солдат в подвижной броне замерли у входа в двухэтажное бетонное здание…
А среди всего этого подобия города, на пустом пространстве диаметром метров сто, висит Нечто, нижним краем, утопая в пышной луговой траве. Рваные края, светящиеся тонкой белой полоской и идущая слабой рябью мутная поверхность. Будто озерко в тихий погожий день, только поставленное вертикально и лишённое берегов, дна и воды. Только тоненька полоска поверхности этого озерка…
– Опыты на нас ставить будут. – Медленно, по слогам, растягивая гласные, проговорил лысый подтянутый мужчина, занявший место в строю рядом с Коном. Он его услышал, но не отреагировал: сейчас лысый упадет, корчась в судорогах, строй остановится, и будет ждать пока лысый придёт в себя, потом двинутся дальше…
– Слышь босый, закройся нах. Всё там узнаешь. – Рыкнул солдат из кольца, в ответ на слова мужика. Кон, да и все прочие пожизненные одновременно запнулись об собственные ноги. Один вообще в траву упал. В их головах что-то переклинило. Происходящее выбивалось из программы, так не было никогда. Сейчас всё происходило неправильно. Разумы, прочно ошпаренные процедурами не смогли справиться с происходящим, возник конфликт, где-то на уровне бессознательного. Только Сухой отреагировал иначе – он ощерился в злой улыбке.
К такому обращению никто из них не привык. Для Кона сложно было принять изменения, а ведь многие из его спутников провели в серых робах по десять и более лет. Пожилой и худой мужик, который как раз и упал в траву, сейчас испытал настолько глубокий шок происходящего, что не смог сам подняться на ноги. Дважды пытался, но всё время падал. Нервную систему парня переклинило так сильно, что затронуло не только мозг, но и двигательный аппарат. На ноги его подняли солдаты. Причём не пинками, а просто подхватив под руки, вернули в вертикальное положение. Творилось нечто абсолютно невозможное. Может, сон? После процедур сны редко, но снятся. Они всегда бредовые, хаотичные и очень яркие. Ведь то, что торчало посреди городка, иначе как сном и не назовёшь. В природе так не бывает. Если конечно, пред твоими глазами не мираж. Но откуда мираж посреди моря зелёной травы?
Они двинулись к домикам только через пару минут. Никто не подгонял, никто не бил их, не угощал разрядом шокера, солдаты вообще остановились, и безразлично смотрели на них.
Их вели прямо к озерку, застывшему над землёй. Неужели и, правда, на них собираются поставить какие-то эксперименты? Это ещё хуже, чем слухи об «утилизации»…, обидно. Его обрекли на такое, просто за то, что он защищал себя, своё будущее.
Вроде бы должно быть сейчас плохо, должно быть очень больно, но Кон ощутил лишь лёгкую тоску. Эмоциональный инвалид без будущего, с искорёженным сознанием, почти не способный ощутить даже прикосновение к чему-то – таким он стал, за попытку защитить себя и своё будущее. Как несправедливо…, жизнь вообще несправедлива. У него всё было хорошо. Работа, жена, блестящее будущее, но он захотел ещё и детей – наверное, поэтому жизнь сказала «хватит, уже слишком много!» и отобрала у него всё. Даже способность испытывать полноценные эмоции.
