Перед тем, как начать рассказ о Вьетнаме, хочу вспомнить один эпизод, не касающийся непосредственно темы, но символизирующий многое.
В конце февраля вылетали мы из Ханоя в Москву. Пять часов пути пролетели быстро, под крылом прекрасного ИЛ-62 показался залитый солнцем Бомбей — портовый индийский город. Сверху из-под крыла самолета он хорошо виден. Сначала показались белые колоннады высотных зданий центра города. Красивые, они с птичьей легкостью тянулись с земли к небу. А вокруг них благоухала изумрудная зелень деревьев. Прямолинейные стрелы улиц, устремлялись к центру. Но не эта красота обожгла мое сердце. Нет, увидел я совсем другое, услышал биение сердец рабочей Индии.
Бомбей, будто ласточкиными гнездами, облеплен со всех сторон рваным железом, битой черепицей, поломанным шифером строений бедняцких хижин, прилепленных вплотную друг к дружке. Они тесно обступили взлетающую белизну центральных домов города.
Пока заправлялся наш самолет, пока сменялся экипаж, я стоял на бетонированной площадке, подставив лицо жгучему солнцу. И вдруг совсем недалеко, за оградой бомбейского аэропорта, я увидел вновь уже не с неба, а с земли коричневые мазанки, ребятишек, ползающих в пыли, толпу народа на небольшой возвышенности и над двумя крышами ласточкиных гнезд — два красных флага. Я догадался — это вышла беднота Бомбея посмотреть, хотя бы издали, на частичку Советской страны, на легкокрылый ИЛ-62, который вот-вот взмоет в небо и возьмет курс на главную дорогу мира — на Москву. И мне стало невыразимо жалко, что я не могу разглядеть их глаз. Мне пришлось догадываться, что именно выражали они в данный момент. По всей вероятности, в них вскипала жгучая тоска о простом человеческом счастье и некая зависть к людям, сидящим сейчас в салоне самолета. Я вновь понял, для всех обездоленных в этом мире сегодня главная дорога та, по которой идет моя родина. А в памяти отчетливо и гордо пробудились слова пророчества великого Достоевского:
«Земля наша, — вещал он, — может быть, в конце концов скажет новое слово миру... Русская душа, гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себя идею всечеловеческого е д и н е н и я, б р а т с к о й л ю б в и, т р е з в о г о в з г л я д а, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь н р а в с т в е н н а я черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском?..»
Припомнились мне индийские специалисты, проходившие когда-то практику в Уфе на нефтеперерабатывающих заводах. Башкирия отдавала свои знания и опыт народу страны, недавно освободившейся от оков векового владычества Англии. Мне вспомнился Толька Сыромятников из села Юмагузино. Их дом стоял напротив нашего. Мы вместе ходили в одну школу и даже в один класс. Бегали по одним и тем же тропинкам детства. Потом наши дороги разошлись. Я стал журналистом, он — нефтяником. Перед отлетом сюда узнал, что Анатолий Сыромятников долгое время работал в Индии, помогая соседней стране осваивать новую для нее промышленность. Попутно вспомнился и другой земляк, с которым учились в одной школе. Муртаза Губайдуллович Рахимов, в то время — главный инженер Уфимского нефтеперерабатывающего завода имени XXII партсъезда, а ныне — директор этого предприятия. А давно ли в трудные послевоенные годы мы с ним собирали у обочин проселочных дорог зеленую крапиву и лебеду для жиденького супа? Давно ли ловили пескарей на Иртюбяке, ходили на сенокос? Муртаза Губайдуллович больше двух лет проработал в Корее, в городе Унги, где под руководством советских специалистов возводился нефтеперерабатывающий завод.
В памяти моей всплывает один факт за другим, и постепенно создается огромная картина дружеской помощи одной только нашей Башкирии. Я не беру уж весь Советский Союз, потому что книга эта из лирической публицистики превратилась бы в простое перечисление фактов, фамилий и дат.
...Дорог на свете много. Во Вьетнаме две главные дороги: первая соединяет, как я уже сказал, Ханой с Хошимином. И есть еще одна, которая в сердце у каждого вьетнамца, ее и дорогой-то раньше не называли, а просто — тропой Хо Ши Мина. Горная дорога проходила через дикие джунгли. Со всего Севера стекались к ней стремительными ручейками и тайные тропы, и открытые. По ней на марионеточный Юг в годы войны день за днем к подпольщикам и партизанам несли на плечах, везли на велосипедах не только листовки и свежие партийные газеты, не только рис и рыбу, но и пулеметы, части боевых машин, которые затем монтировались на месте. Как кровеносная жилка на виске, бесперебойно пульсировала эта дорога в годы освободительной войны. Она, как и дорога № 1, шла от сердца родины Ханоя, несла живительную силу борцам Юга.
— Юг — боль моего сердца! — говорил Хо Ши Мин.
Если взглянуть на географическую карту, то можно четко представить Вьетнам узенькой полоской земной суши, протянувшейся почти на две тысячи километров вдоль побережья Южно-Китайского моря. На карте Вьетнам, словно боевая сабля.
Двух рукоятей у эфеса сабли не бывает и быть не может. И у самой сабли двух эфесов быть не может, как закон. Была одна рукоять — Ханой. Кому-то захотелось перековать саблю и на нижний конец ее прикрутить другую рукоять с названием Сайгон. Не голыми руками, бесспорно, ухватились за острое лезвие враги Вьетнама. И не просто в лайковых защитных перчаточках были их жадные руки. Танки и самолеты, эсминцы и катера, напалм и химическое оружие — все было брошено на борьбу с патриотами, чтоб потом можно было бы голыми руками схватить эту символическую саблю и, если надо, переломить ее надвое, а коль потребовалось бы поработителям, и вовсе уничтожить ее.
Но рукоять сабли была в руках коммунистов. Бесстрашные, несгибаемые, из года в год более тридцати лет вели они справедливую борьбу за освобождение Родины.
— Юг — боль моего сердца! — говорил при жизни Хо Ши Мин.
И вот после стольких лет страданий и борьбы, после победной войны, будь он жив, унялась бы боль создателя этой страны, вождя партии, незабвенного друга Советского Союза дядюшки Хо, как ласково называли и называют его здесь. Алый флаг свободы взвился наконец и над югом страны.
Дорога № 1, перерубленная когда-то злополучной семнадцатой параллелью, соединилась!
Вьетнаму чужих земель не надо. Народ никогда бы не стал воевать, если б не было поработителей. Об этом говорят не только газетные статьи, передачи радио и телевидения, об этом красноречиво говорят даже сами народные легенды и сказания Вьетнама.
В центре Ханоя есть озеро. Называется оно Озером Возвращенного Меча. Не правда ли, несколько страннее название?
А названо оно так не случайно.
Когда я услышал легенду, с которой связано название озера, еще раз убедился, что Вьетнам с незапамятных времен, если и воевал, то воевал он единственно за свою свободу. А когда в борьбе добивался ее, меч был уже не нужен.
Вот эта старая легенда.
В давние времена царствовала во Вьетнаме пришлая Миньская династия. Силой и хитростью, плеткой — не пряником — закабалили цари Мини вьетнамскую землю. Годы и века медленно, как тучи, проплывали над покоренным народом. И спины разогнуть невозможно, работая денно и нощно на поработителей. И никто не мог поднять головы, пот проливая во благо пришельцев. И никто не мог во злобе сжать пятерню в кулак, ибо руки народа были закованы и в прямом и в переносном смысле.
Время и враги все туже затягивали петлю на шее вьетнамца.
Жил в одной северной деревеньке крестьянин по имени Ле Лой. Сеял он рис и ловил рыбу. Тем и питался.
Как-то тянул Ле Лой сеть свою из реки, и вдруг почувствовала рука его необычную тяжесть сети. «Пожалуй, крупная рыба попалась!» — обрадованно подумал рыбак. Когда же вытащил сеть, опустил ее с трудом на дно джонки, радость покинула его: в сети вместо рыбы запутался тяжелый кусок железа. Но не выбросил Лой увесистый комок, принес его домой, тайно ото всех выковал из него меч. Был он тяжелым и острым. Поднял Лой этот сказочный меч над головой, увидел народ его, и поднялись все на борьбу за свободу и независимость Родины. И победили, а Лоя провозгласили царем своим.
