Проснулась Света. В одной нижней рубашке, еле прикрытая цветастым ситцевым халатиком, вышла к нему.

— Ты чего это ни свет, ни заря — засобирался? Горит что ль?

— Горит — не горит, а мне пораньше сегодня надо. Виктор Рабзин вчера встретился, сказал — установку пустили. Поглядеть не терпится...

— Без тебя пустили? — удивилась Света.

— Без меня, — буркнул Николай.

— Ну и дружки, дня не могли подождать!

— Комиссия, говорит, из Москвы нагрянула, вот и не стали дожидаться.

— А-а, ну тогда ладно, — потягиваясь, вздохнула Света. — Беги!

Одевшись, собираясь открыть дверь, Николай обернулся.

— Светуля, вообще-то сегодня опять день не из легких. Партком состоится.

Круглые, со светлой голубинкой глаза ее еще более расширились, налились радостью.

— Так это и хорошо! Я рада за тебя... Ты же у меня — умница. Ну, ни пуха, ни пера, всего доброго...

— Иди к черту! — как перед трудным экзаменом в институте, ответил и, легко перешагнув порожек, побежал по узкой лестнице вниз к подъезду.

День занимался. Полоска зари маково алела за шифером крыш. Мягкая прохлада лилась по улицам и дворам молодого города. Он был свеж, тих и весел, не встревоженный покуда дневной суматохой. Нервное напряжение вчерашнего дня окончательно спало, выровнялось и успокоилось что-то внутри. Четкой солдатской походкой отмахал от дома до вокзала, где была остановка. Первым трамваем, шедшим из парка, уехал на комбинат.

Все здесь знакомо ему и близко: здание с красивой полуовальной аркой, в проем которой устремляются во время пересменок тысячи и тысячи рабочих; тополя вокруг площади и затейливые цветники, заботливо разбитые работниками комбинатского ЖКО, и громадные установки, расцвеченные по ночам золотистыми огнями, и даже дымные факелы, с которыми борются с первых дней появления здесь нефтехимии, а все победить не могут.

Комбинат давно уже стал ему вторым домом. Все хорошее у Николая связано с работой. Как ушел с трактора, получив новую специальность, так и работает здесь. Свою установку изучил до винтика, чувствует ее до тонкости. Каждый вздох, каждый звук моментально улавливает, без показаний приборов на пультах управлений может мысленно определить, что творится внутри этих причудливых колонн и труб.

В цехе у пульта сидели двое ребят из ночной смены. Подойдя к ним, поздоровался кивком головы, торопливо побежал к винтовой лестнице, ведущей вверх, к самому потолку цеха и дальше через отверстие — в высоту неба. Хватаясь за стальные перила, поднялся на металлическую площадку, откуда весь комбинат виднелся как на ладони. Установка ритмично вздыхала, внизу, в подвальном помещении, за бетонными плитами слышно дышали моторы, приводя в движение мощные вентиляторы, которые гнали воздух в распределительные трубы, чтоб отобрать азот и сделать из него удобрения для полей, корм для скота, другие всевозможные продукты химии. Было над чем поломать головы, прежде чем начать переоборудование установки, не останавливая цех и многие другие связанные с ней производства, оснастить ее новыми деталями, придать удесятеренную силу, вдохнуть новую жизнь. Чувствует ли она, что это он первым возмутил ее спокойствие, задал ускоренные темпы, чтоб в десятки раз перекрыть свою же собственную возможность?

«Чувствует, наверно», — подумал Николай, отметив про себя и другое: отныне потерян всякий интерес и смысл соревнования с Сумгаитским комбинатом, ибо там продолжают работать по старинке и дать такую мощность, какую разовьют здесь, они естественно пока не смогут. Им придется сначала изучить материалы реконструкции, прикипеть к ним сердцем, затем не менее года уйдет на разные утряски и увязки с высшим начальством, потом с полгодика ухлопают на саму реконструкцию... Таким образом, полтора, либо два года подряд здешняя установка будет давать столько продукции, сколько не давали ее прежде несколько комбинатов страны вместе взятые.

Радостный и довольный, он спустился по лестнице вниз, в цех. По сверкающему кафелю полов подошел к пульту управления. Одного из ребят ночной смены, Раиса Даминова, Николай хорошо знал. Когда-то они вместе работали с ним, были в одной смене. Потом, года три назад Раис закончил вечерний техникум, обособился от Локтева, ушел на повышение. Но и до сих пор случается работать вместе, как сейчас.

Ребята оживленно рассказали ему о своем дежурстве, о том томительном страхе, который не покидал их в течение всей смены. Однако вызывать слесарей, дежуривших в цехе всю ночь, не пришлось, не было необходимости. Слесаря звонили сюда сами, не выдержав, частенько забегали убедиться собственными глазами, что все в порядке и никаких загвоздок... Они бегло окидывали визуально соединительные детали, не находя ничего подозрительного, шли восвояси.

— Одного понять не могу, Николай, — с некоторой подозрительностью в голосе сказал Раис Даминов. — Ты вот ковырялся сколько, пыхтел и надрывался, а отчего-то в авторах тебя нету. Сам слышал, как толковали вчера об этом, особенно москвичи... И правда, фамилии твоей — ни в одной бумажке!

— Как понять, нету? — усомнился Николай.

— А так и нету, — подтвердил Раис. — Вот чертежи на столе. Их нам на нынешнюю ночь оставляли для контроля...

Николай пригнулся к исчерченной розоватой кальке и действительно фамилии своей не увидел. Лицо обожгло подступившим румянцем. Испуганно заработала мысль о чьей-то несправедливости. Потом вдруг вспомнил, под такими чертежами обычно подписываются не авторы, а исполнители из проектно-конструкторских бюро. Он засмеялся, преобразуясь на глазах, сказал:

— Мое имя не здесь, а в авторском свидетельстве, понимать надо, простота!..

— Вряд ли, Коль, — зажигаясь чувством обиды за товарища, возразил Раис Даминов. — Что-то вчера во время пуска подозрительным мне показалось поведение Виктора Ивановича. Крутил твой земеля, к нему все с вопросом, особенно москвичи, а оно тебе почему-то ни гу-гу... Заметил я, что хитрил он, сам, вроде, тебя ждал, настаивал даже не запускать установку, а мне показалось — кривил он душой, дожидался команды... И пустили, конечно. Все хорошо обошлось... Но, думаю, с тобой здесь что-то не ладно, не обставили случаем?

— Не может быть такого! — уверенно возразил Николай.

— Я тоже смекаю, что такого не может, твоя же задумка. Об этом все в цеху знают, как ночей не спал, как вкалывал, — добавил Раис и вновь покосился на Николая. — Все же чую подвох, Коль. Я собственными ушами слышал, как кто-то из московской комиссии заявлял, что знать ничего не знает о тебе... Так что держи нос по ветру, — предупредил Раис. — Если что, ты это дело не оставляй на произвол, шуми! Думают, что если простой работяга, так он не гож в изобретатели? Хрен с маслом, еще как гож! Шуми, Коля, а мы поддержим, — возмущался Раис.

Нервы опять не выдержали, разволновался, попросил у ребят сигарету.

— Ты же бросил курить?

— Бросишь тут! Второй месяц не курю... Ну черт с ним, одну можно.

Он взял из протянутой пачки «Памира» одну сигарету, вышел из цеха к курилке — специально оборудованному месту с жестяной бочкой, наполненной песком, со скамеечками под легким навесом. Затянулся табачным дымом. Двухмесячный перерыв тут же дал знать: дурман никотина разошелся по крови, густо замутил голову.

Было раннее утро, узнать все конкретнее — не у кого. Смутное беспокойство опять зарождалось в душе. Сначала словам товарища по работе не придал особого значения, подумал, какая-то неувязка, Раис путает беспричинно. Теперь здесь, в курилке, тревога все больше и туже охватывала его. Так было всегда: при любой крохотной неудаче ему казалось, что окружающие узнали, какую тайну хранит он в себе. «Отец! — сразу же подумалось ему. — Неужели дошло? И в такой день!» Позорная смерть незнакомого человека, приходившегося отцом, черной молнией перечеркнула детство, ударила в какую-то нервную клетку и так осталась в ней гнить-догнивать по сей день. Не в первый раз он впадал в такое смутное, невесомое состояние, когда вся жизнь, что шумела, гремела, вертелась и двигалась рядом, не доходила до него, шла мимо, обходила стороной, не задевая. Будто она существовала сама по себе, и в ней его не было.