Может быть, это приступ безумия — «раскол чревного разума», как писал о шизофрении ее «крестный отец» — психиатр Э. Блейер?

Или прошлое и будущее рода человеческого смыкаются в не­зримое кольцо резиновой линейки, и мы должны вспомнить о гениальном сознании, вновь обрести способность, которой об­ладали и животные?

Резиновой линейки не существует. Это нонсенс.

Она может существовать только в нашем воображении.

Человек — это животное, имеющее способность к воображе­нию.

Для животных воображение гибельно. Инстинкт — это про­грамма существования, воображение — программный вирус, спо­собный ее уничтожить.

Человек не любит эту свою способность. Он пытается создать схемы, формулы и законы своего существования, которые будут столь же эффективны, как инстинкт у животных. Мы пытаемся создать новый инстинкт — инстинкт разума.

Но попытки создать «новый рай» на Земле, принудительно обеспечив человека «социальным инстинктом», почему-то все время заканчиваются реками пролитой крови.

Мы ведь люди, а люди, в отличие от животных, — единствен­ные живые существа, обладающие возможностью выбора между великим и ничтожным в себе. Различие между тем и другим за­висит от уникальной способности человека — способности к во­ображению.

Когда животное оказывается в скучной ситуации, оно само становится скучным — успокаивается. Свирепейшая из птиц — ястреб — успокаивается мгновенно, когда ей на голову надевают черный колпачок. Нет сигналов из внешнего мира — нет никако­го смысла проявлять активность.

Разум человека под «черным колпачком» изоляции не успо­каивается, а наоборот, возбуждается. Чем выше степень сенсор­ной изоляции, тем активнее — до ощущения безумия — работает воображение.

У животных нет чувства времени в нашем смысле этого слова. Они не ведают прошлого, настоящего и будущего. Инстинкт — это пространство непрерывного настоящего. Цели поведения ясны, сомнения невозможны.

Только появление воображения дает возможность сомневаться.

Сомнения порождают чувство времени. Ни одно объяснение прошлого не является однозначно истинным. Ни один проект бу­дущего не может быть однозначно успешным. В результате настоя­щее, в котором существовал мир животных, у человека становится эфемерным — неизмеримо малым мигом — и фактически исчезает.

Воображение создает человека — дает ему возможность при­думывать цели его существования.

Врожденным, инстинктивным качеством человека является, похоже, лишь ощущение наличия цели бытия — необходимость найти смысл своего собственного, индивидуального существова­ния. Но найти ее человек, в отличие от животного, должен сам — с помощью воображения.

Воображение порождает индивидуальную структуру интереса к жизни и позволяет в перспективе реализовать какую-то часть великой мечты о себе самом.

Мечта о себе самом... Она принадлежит нашему собственному сознанию?.. Или не только?

В прорывах гениального воображения возникает... собеседник.

Гениальным мы называем воображение, которое в глубине са­мого себя — в точке Розанова — встречается с разумом, знающим будущее создаваемого произведения лучше, чем сам его созда­тель.

Воображение позволяет вернуться к главному инстинкту бы­тия, но на новом уровне. Разум, который в животном мире был абсолютно авторитарной «компьютерной программой», на уров­не гениальной человеческой личности превращается в ее равно­правного партнера. Ведь наличие компьютерной программы под­разумевает наличие программиста.

Однако само наличие этой созданной чьим-то разумом «про­граммы» является предметом величайшего мировоззренческого спора в истории человечества. Что такое эволюция? Это процесс стихийный... или гениальный?

Когда вы совершали путешествие по лестнице эволюции, не ощутили ли вы, что появление каждой ступени — гениальной ам­фибии, например, — должен сопровождать какой-то сознатель­ный разум?

Если гениальную амфибию — существо, которое первым вы­шло из воды и тем самым резко отличается от других существ, продолжающих жить в водной среде, — ограничить только усло­виями естественного отбора, то она немедленно погибнет в борь­бе за существование. Вернувшись в воду, она окажется чуть менее приспособленной, чем окружающие создания. С точки зрения окружающих рыб, она беспомощный урод, то есть мясо.

Ее немедленно съедят! От гениальной амфибии не останется даже воспоминаний, не то что потомства! Ведь непримиримая война естественного отбора идет именно за возможность продол­жения рода.

Гениальная амфибия не может остановиться! Она должна ползти на сушу — вперед и вперед. Но она и на суше жить еще не может... не приспособлена. Бедная гениальная амфибия и там об­речена на забвение и смерть.

Как же тогда ее потомство сохранилось и завоевало сушу?

Для того чтобы выжить, гениальная амфибия должна обладать какой-то невероятной способностью немедленно, пока не съели, передать свои способности потомству. Она должна каким-то об­разом получить эту возможность, иначе цепочка эволюции, при­ведшая к появлению человека, разорвется.

Но естественный отбор — это случайный процесс. Его теория не позволяет учитывать некую силу, которая обеспечила размно­жение и выживание именно таких, как первая амфибия, беспо­мощных уродцев.

Между прочим, даже сам Дарвин не был полностью убежден, что приобретенные признаки невозможно прямо, без всяких про­межуточных звеньев, передать по наследству.

Знаменитый энтомолог Жан Анри Фабр, книги которого мно­гие из нас читали в детстве (очень жаль, что забыли), попросил однажды Дарвина объяснить поведение французской осы амо-нофилис.

Она добывает пищу для своих личинок, жаля гусеницу в нерв­ный центр и парализуя ее. Фабр утверждал, что оса должна в со­вершенстве, как самурай мечом, владеть своим жалом. Если она вонзит его слишком глубоко, то гусеница погибнет. Если же жало погрузится недостаточно глубоко, то гусеница, не потеряв спо­собности двигаться, раздавит личинок.

По мнению Фабра, впервые научившись выполнять этот трюк, оса каким-то образом передала навык своему потомству.

Первая оса была гениальной. И как только она стала гениаль­ной, она, как человек, который передает свою гениальную идею, каким-то образом должна была получить возможность передать свой навык потомству. Иначе никакого потомства у нее бы про­сто не было.

Дарвин, как ни странно, вынужден был согласиться. В своем письме Фабру он признавал, что какие-то этапы эволюционного процесса не укладываются у него в воображении, поскольку сам случайный процесс естественного отбора, который должен был бы привести в результате к точному удару жалом, занял бы мил­лионы лет.

Правда, Герберт Уэллс, который тоже участвовал в этой дискус­сии, обвинил Фабра в преувеличении и объяснил ловкость осы грубым и простым рефлексом.

Все это так. Но слово ничего не объясняет. Хорошо, это реф­лекс. Но каким образом этот рефлекс от гениальной осы был передан потомству, если она не могла сделать этого каким-то уси­лием воли или разума, который руководил ее развитием?

Рефлекс мог быть передан потомству усилием гениальности, которая существовала помимо нервной системы самой осы, но взаимодействовала с нею.

Алистер Харди, профессор зоологии в Оксфорде и чрезвы­чайно уважаемый дарвинист, описал в начале XX века еще более странный феномен.

Плоский червь микростомум развил уникальную защитную систему. Он поедает полип гидры, однако вовсе не ради пропита­ния, а ради того, чтобы... приобрести ее ядовитые свойства.

Происходит удивительная вещь: по мере переваривания съе­денной гидры ее жалящие капсулы подбираются к стенкам же­лудка червя и проникают сквозь них. Они переходят от одной группы клеток к другой в полной сохранности, как кирпичи в руках рабочих на стройке, пока не займут свое место на поверх­ности кожи червя, словно пушки, готовые к залпу.

Любопытно, что жалящие капсулы не лопаются, когда червь ест гидру. Еще интереснее, что делает он это не ради насыщения, а исключительно ради приобретения «бомб».