Портному сообщено о темно-зеленом цвете клапанов, цвете выпушек. Приобрести фуражку с цветным околышем и все! Офицерская форма уже готова, остались эти маленькие штрихи!

Примерка! Как приятно видеть свое отражение в зеркале в форме различных видов! Бальная, походная, парадная, служебная! Какой мужественный и строгий вид!

В мае мы вышли в лагеря. Последние батальонные учения, ожидания производства. Разведка в лице Егора, повозочного продуктовой линейки донесла из канцелярии училища, что завтра все и произойдет!

Ровно в четырнадцать часов, одетый в парадную форму начальник училища, поздоровался, прошел по фронту, а затем вышел на середину и поздравил нас офицерами. Тут же нам раздали приказы о производстве, в которых были поименованы, с обозначением полка, куда мы выходили. Все юнкера военных училищ Империи, которые производились в офицеры в эту самую минуту, получили на руки приказы о производстве. Во все военные и юнкерские училища были посланы телеграммы и перед фронтом прочитаны начальством в один и тот же час по всей Империи!

Как сейчас помню, погода в этот день была яркая, весенняя. В душах у нас светило такое ослепительное солнце, что при блеске его все люди и все предметы начинали излучать из себя особенное, словно пасхальное сияние. Генералу Андросову, который произнес только три слова: "Поздравляю вас офицерами!", было возглашено оглушительное «ура», не замолкавшее минут пять. По мере того, как раздавали приказы, по ниточке выстроенные шеренги расстраивались. Мы обнимались и целовались и у всех глаза сияли самым безудержным счастьем.

Тем самым курсовым офицерам, которым за два года училищной муштры многие не раз втихомолку мечтали именно в этот день сказать откровенно все, что они о них думают, составляя в уме самые ядовитые фразы, теперь крепко жали руки и совершенно искренне благодарили их "за науку". Понять счастье этой минуты может только тот, кто ее пережил.

Заключительное слово генерала Андросова прозвучало так:

— Господа, сегодня вы наденете офицерские погоны. Эти погоны обязывают всякого, кто имеет честь их носить, к достойным поступкам, порядочности и приличию. Помните, что в глазах общества и света всякий ваш неблаговидный поступок или даже жест будет приписан не столько вашей личности, сколько всему полку, в котором Вам выпала честь служить, потому что полк, принявший в свою среду офицера, тем самым гарантирует его порядочность и воспитанность. Офицера, не умеющего держать себя как порядочного человека, полк не потерпит в своей среде. Всегда помните это! Желаю вам хорошей и честной службы!

После первых минут сумасшествия, когда генерал уехал, мы все по традиции засунули трубочкой свернутые приказы под погоны и разобрались в рядах. Вперед вышли ротные командиры и вместо уставного «смирно», скомандовали "Господа офицеры!". Затем по команде "Отделениями! Правое плечо вперед. Марш!", мы вытянулись в колонну, и пошли по дороге из лагеря в Иркутск.

Мимо пригородов промаршировали, к зданию Училища. Конец не близкий, но молодым ногам при повышенном настроении все было нипочем. В этот день мы все были на ногах с 7-ми часов утра, оттопали в строю пятнадцать верст и никто не чувствовал ни малейшей усталости.

После позднего завтрака в столовой Училища, все поднялись в роты, где на каждой койке было уже в порядке разложено офицерская форма. Об этом позаботились старые служители, которых в роте было по одному на пятнадцать юнкеров, и которые в обыкновенные дни за особую плату чистили нам платье и сапоги. Все мы стали мыться и переодеваться и должен сказать, что никогда в жизни ни раньше, ни после я с таким удовольствием не одевался.

Уже на офицерском положении в Училище полагалось жить еще два дня. Нужно было сдать книги и казенные вещи, получить 250 рублей, которые казна давала на шитье офицерской формы, расписаться в многочисленных списках и ведомостях и, наконец, проститься с начальством. Но это все потом, а сейчас, сейчас в новой форме, нужно было как можно скорее ехать в город.

Производство юнкеров в офицеры стало праздником для всего населения Иркутска. Уже с утра у ворот училищ толпились нарядные барышни, которым без пяти минут офицеры по старинному обычаю дарили конфеты.

Военное училище, даже и для офицеров, не могло превращаться в гостиницу. Поэтому все внешние правила продолжали строго соблюдаться. Каждый приходящий и уходящий должен был пройти в дежурную комнату и явиться дежурному офицеру. Но какая разница со страшной процедурой былых отпускных дней! Какая зависть в глазах вчерашних «зверей», ставших "господами обер-офицерами"!

В этот раз, задерживаясь у зеркала, только для того, чтобы лишний раз на себя полюбоваться, я в застегнутом доверху сером летнем пальто, легким офицерским шагом, прошел по коридорчику, придерживая левой рукой шашку, по-офицерски, взял под козырек и произнес:

— Господин капитан, разрешите ехать в город!

Капитан Горчилин, ротный командир второй роты, приподнялся с места, протянул руку для рукопожатия и сказал:

— Поздравляю Вас, только позвольте Вам, по-товарищески посоветовать… не увлекайтесь… легче на поворотах. Вы понимаете, неприятно все-таки было бы первую ночь в офицерском звании провести в комендантском управлении…

На это я с вежливой улыбкой я сказал, что мол, не маленький, свою меру знаю, и вести себя умею, но за совет — благодарю.

Хотя в вечер дня производства все иркутские рестораны, все сады и увеселительные заведения были полным полны мальчиками в свеженькой офицерской форме, из которых огромное большинство прощалось с городом навсегда, безобразий и пьяных скандалов не было вовсе. Правда и публика смотрела на новоиспеченных защитников Отечества ласково, и случалось их покрывала.

Первыми меня с производством в офицеры, дома поздравили родители. Мама заплакала, даже отец, обнимая, прослезился. Сестра Маша обняла и поцеловала, брат Павел крепко сжал руку. Потом был торжественный обед, и я, наконец, вырвался к Кате Крыловой.

С Катюшей я познакомился на святках тысяча девятисотого года, на катке. Она была с подругой, а я с другом, портупей-юнкером Михаилом Ракитиным. Через некоторое время, меня пригласили в дом, и я познакомился со всей семьей Крыловых, отец Кати, Дмитрий Васильевич преподавал в епархиальном училище, у Кати был старший брат Юрий, студент Томского университета, будущее светило медицины, как говорила Катя, и два младших брата гимназисты. Катя очень красива, тонкая, гибкая фигура, большие карие, сияющие глаза, каштановые волосы, собранные в пучок на затылке и вьющимися локонами у висков, губы, вырезанные в форме лука, тонкий нос, и красивые черные брови. В старину, про такие говорили, соболиные. Мы просидели с Катей в столовой комнате очень долго, почти до одиннадцати вечера. Я попросил ее руки, и она сказала:

— Да!

— Благодарю Вас Екатерина Дмитриевна. Единственным препятствием к нашему счастью, теперь служит реверс.

— Что это, Андрей Васильевич?

— Это значит, что пока у меня не будет недвижимости или имущества, дающего мне триста рублей в год дохода, или я не стану ротным командиром с соответствующим жалованием, до двадцати восьми лет, командир полка, а тем паче командир дивизии не дадут своего согласия на мой брак.

— Что же делать? — спросила Катя, упавшим голосом.

— Екатерина Дмитриевна! На жалование подпоручика, сорок один рубль и двадцать семь с половиной копеек совершенно невозможно прожить семейной жизнью. Я прошу Вас, подождать еще несколько лет, через три года я уже поручик, а это уже шестьдесят восемь рублей, я поступлю в академию, а еще через два года по окончанию академии, я уже штабс-капитан. На сто двенадцать рублей уже можно жить. Я клянусь Вам, что все так и будет!