— Неплохая система отбора, если главными качествами, которые они хотят воспроизвести в потомстве, являются скорость и выносливость.

— Будем надеяться, что нам не доведется увидеть эту тварь в действии. Они могут взлетать тысячами, заполняя все вокруг. При этом рыбы-ведьмы делаются совершенно безумными.

Лоулер показал на царапины на щеке.

— Представляю! Маленькая бестия шмякнулась об меня на прошлой неделе… Так она же была одна!

— Какого размера? — без особого любопытства спросил Кинверсон.

— Ну-у… сантиметров пятнадцать в длину.

— Вам просто невероятно повезло, что она оказалась такой маленькой, — прокомментировал Гейб. — Будьте осторожнее: здесь кругом хватает всякой дряни.

— Вы слишком много живете прошлым, доктор, — как-то заметила ему Тила. Но как же ему не жить прошлым?! Ведь оно жило в нем.

И не только Земля, это далекое и мифическое место, но и Сорве, особенно Сорве, где он появился на свет, где вырос и стал тем доктором Лоулером, который пользуется уважением соплеменников, никогда не позволял забыть о себе. Прошлое возвращалось к нему постоянно. И вновь оно воскресло в нем, когда Вальбен стоял, опершись на перила, и всматривался в странные и таинственные дали Желтого моря.

…Ему десять лет, и дедушка позвал его в свой ваарг. Три года назад дед оставил врачебную практику и проводил свободное время, прогуливаясь у дамбы. Он как-то весь сморщился, кожа стала желтоватого цвета — все понимали, что старик долго не протянет. Отставной доктор был очень стар, он даже помнил переселенцев первого поколения и своего собственного деда Гарри Лоулера, Гарри Основателя.

— Я тут кое-что припас для тебя, мой мальчик, — произнес дед. — Иди сюда… Ближе… Видишь вон ту полку, Вальбен? Ну, где лежат земные реликвии? Принеси их мне.

Там находились четыре вещицы с Терры: два плоских и круглых металлических предмета, один большой кусок заржавевшего железа и осколок глиняного сосуда с росписью. Когда-то их здесь было шесть, но две другие вещи — маленькая статуэтка и кусок грубого камня — теперь находились в ваарге отца Вальбена. Дед уже начал раздавать свое имущество наследникам.

— Ну вот, малыш, — сказал дедушка, — возьми их… Эти реликвии принадлежали моему деду Гарри, которому достались от его деда, взявшего их с собой с Земли, когда он отправился в космос. Теперь они — твои. — И он протянул Вальбену осколок глиняного сосуда, расписанный оранжевыми и черными красками.

— Но почему не отца и не брата?

— Это — твое, — повторил дед. — Чтобы ты вспоминал о Земле… и обо мне. Ты же будешь беречь их, не так ли? Ведь это последние шесть вещей с Терры, которые остались у нас. Если мы их потеряем, нам уже негде найти нечто подобное. Ну вот… возьми, возьми. — Он вложил их в ладони Вальбена. — Вот… Это из Греции. Возможно, когда-то ее держал в руках Сократ или Платон, а теперь она принадлежит тебе.

Это оказался последний раз, когда ему пришлось поговорить со своим дедушкой.

Много месяцев после того дня Вальбен не расставался с тем кусочком керамики и куда бы ни шел, брал его с собой. Стоило Лоулеру потереть ладонью о его неровную шершавую поверхность, и возникало ощущение, что Земля оживает у него под рукой и из кусочка глиняного сосуда с ним разговаривает сам Сократ или Платон.

…Ему пятнадцать лет. Его брат Койри, ставший моряком, приехал домой погостить. Брат на девять лет старше Вальбена, самый старший из трех детей доктора Лоулера. Средний — маленький Бернат — умер так давно, что его почти никто не помнит. Койри должен был стать островным врачом, но его не интересовала медицина; врачебная практика привязала бы к одному-единственному клочку «суши». Море, море и еще раз море — вот к чему постоянно стремился старший из отпрысков Лоулера. Итак, он стал моряком, и письма от него стали приходить из таких мест, названия которых ничего не говорили Вальбену: Вельмизе, Сембилор, Тетопаль, Мейза Мейзанда. А теперь вот Койри приехал сам, правда, ненадолго, сделав остановку на Сорве по пути на Симбалимак, остров, расположенный в море, которое носило красивое название Лазурного и казалось таким далеким, словно находилось в другом мире.

Вальбен не видел брата четыре года и не знал, чего можно ожидать от этой встречи. У приехавшего в гости было такое же лицо, как и у их отца, те же черты лица, которые начали проявляться и у младшего Лоулера: тяжелая нижняя челюсть, длинный прямой нос… Но кожа гостя настолько загорела и обветрилась, что напоминала старую выделанную шкуру рыбы-ковра, а на щеке у него — широкий шрам лилового цвета, протянувшийся от уголка глаза до рта.

— Одна морская тварь постаралась, — объяснял Койри, — но я ей отомстил.

— Он хлопнул Вальбена по плечу. — Э, да ты здорово вырос! Стал таким же высоким, как и я. Правда, весишь поменьше. Нужно поправляться, дружок. — Брат подмигнул. — Поплыли со мной как-нибудь на Мейзу Мейзанду. Вот там-то ты узнаешь толк в еде! У них каждый день пир… А женщины! Какие женщины, парень! — Он нахмурился. — Ты ведь уже бегаешь за бабами? Что я спрашиваю? Конечно, бегаешь! Да? Ну… Вэл, как насчет путешествия? Когда я вернусь с Симбалимака, ты поплывешь со мной на Мейзу Мейзанду?

— Ты же знаешь, я не могу уехать отсюда, Койри. Мне нужно учиться.

— Учиться?

— Я занимаюсь с отцом медициной.

— О! Да, конечно! Совсем забыл об этом. Ведь ты будешь следующим доктором Лоулером. А разве тебе нельзя немного поплавать со мной по морям?

— Нет, — ответил Вальбен, — нельзя.

И тут он понял, почему дед отдал ему кусочек земной керамики, а не старшему брату.

Койри больше никогда не возвращался на Сорве.

Вальбену исполнилось семнадцать, и он с головой ушел в свои занятия медициной.

— Настало время научиться делать вскрытие, — как-то сказал ему отец. — До сих пор мы занимались теорией… Но рано или поздно нужно заглянуть внутрь этого мешка, что величается телом.

— Может, подождем, пока я закончу курс анатомии, — предложил Вальбен, — чтобы лучше понять то, что увижу во время вскрытия.

— Ну нет! — отрезал отец. — Сей процесс сам по себе является лучшим уроком по анатомии.