Левашов улыбнулся. Этот капитан мог оказаться конкурентом в любовных похождениях, в поединке и еще в нескольких случаях, но они находились по одну сторону баррикад, а поэтому по крайней мере до конца войны они останутся если уж не друзьями, не приятелями, так хотя бы не будут врагами. Левашов тоже мог причислить себя к опасным противникам. По крайней мере, именно так о нем отзывались в германских газетах. В них, в частности, сообщалось, что, пока на стороне России будут воевать такие асы, вряд ли Германия сумеет склонить чашу, на которой лежит победа, на свою сторону. Такие высказывания льстили самолюбию Левашова. Равновесие будет до тех пор, пока по обе стороны останутся профессионалы, но как только кто‑либо лишится их и не сможет заменить, это будет означать неминуемое поражение.
На вид капитану было не более тридцати. Им всем было не более тридцати, плюс минус два‑три года. Это значило, что, помимо войны, они успели увидеть в этом мире довольно много, но не настолько, чтобы не стремиться увидеть еще что‑то и замыкаться только на войне. Она оставит в их душах глубокие раны. Залечить их сложнее, чем те, которые она оставит на их телах. Но они смогут пережить это и найдут себе занятие после того, как война закончится. Сейчас их призвание – убивать. Но это не единственное, что они умеют хорошо делать. Тем, кому сейчас двадцать, после войны будет гораздо сложнее, чем им, и если война продлится еще несколько лет, то это будет потерянное для страны поколение. Французы для таких людей создали Иностранный легион. Возможно, России предстоит сделать нечто подобное, ведь если французы могли растрачивать энергию в Африке или Индокитае, то русские смогут сделать это в Азии. Правда, при этом они когда‑нибудь столкнутся с теми же французами и с англичанами и тогда… Тогда грянет новая война. Хорошо, если она будет локальной и не перерастет в столь грандиозное и масштабное сражение, что идет сейчас. От его грохота весь мир, сшитый из разноцветных лоскутов, каждый из которых был одной страной, трещит по швам, готовый лопнуть, и необязательно в том месте, где его скрепляют нитки границ.
И еще… Левашов неожиданно понял, что остаток своей жизни он будет связан с этим человеком, подобно камням, сплавленным в конгломерат. Вот только он не знал, как долго еще продлится его жизнь. Жизнь – это игра в кости со смертью, а количество набранных тобой очков часто зависит лишь от удачи, и, сколько ни тренируйся, никогда не научишься выбрасывать одни лишь шестерки. Главное, чтобы у смерти выпало еще меньше очков.
Левашов подошел уже достаточно близко, чтобы увидеть те же мысли в серых глазах капитана.
Шешель предвидел вопрос.
– Лейтенант Алексей Левашов, капитан Николай Мазуров. Он, похоже, так застенчив, что не стал искать вас до тех пор, пока мы не вернемся и не представим вас друг другу, – сказал Шешель в то время, когда Мазуров и Левашов протягивали для пожатия руки. – Скажу по секрету, это именно тот человек, которого вы ожидаете здесь уже десять дней. По крайней мере, я сделал этот вывод после общения с генералом Гайдановым.
– Я уже догадался, – кивнул Левашов.
– Вы очень проницательны.
Шешель смеялся, видимо, высвобождая нервную энергию, накопившуюся за время воздушного боя. Все‑таки два вылета – это много, учитывая, что случались дни и даже недели, когда большинство аэропланов стояли на приколе.
– Могу я осмотреть ваш аэроплан? – спросил Мазуров.
– Если вы не шпион, тогда можно, – кивнул Левашов.
– Немцы научились хорошо подделывать документы. Паспортом теперь ничего не докажешь.
– Я вижу – вы нашли контакт, – вмешался в разговор Шешель. – Генерал приказал мне передать капитана на твое попечение, Алексей. Я этот приказ выполнил. Смотри, чтобы он не заблудился в лесу.
– Не беспокойся. Я позабочусь о нем, – сказал Левашов. – Хотя, сдается мне, что капитан в защите не нуждается.
– Прекрасно. А мы подождем Семирадского. Без него кусок в горло не лезет.
– Он все еще не вернулся? – Левашов знал ответ заранее.
– Нет. Кроме того, у нас два аэроплана разбито и еще два повреждены. Техники набросились на машины, как голодные, и обещают их вскоре отремонтировать. Мы давали им в последнее время мало работы, и они по ней соскучились. Но боюсь, что пилоты не успеют быстро залечить раны, а новые аэропланы в ближайшие дни не обещают.
– Если так пойдет и дальше, воевать будет некому и не на чем…
– Ты рано списываешь нас со счетов, Левашов. Я надеюсь дотянуть до следующей весны. Люблю, знаешь, это время года. Природа расцветает, и все такое…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Родись Семирадский сто лет назад, он довольно быстро понял бы, что ему никогда не сделать блестящей военной карьеры и не получить генеральских эполет. В лучшем случае, на что он мог рассчитывать после четверти века безупречной службы, это на командование полком, расквартированном в каком‑нибудь захолустном, позабытом временем, богом и цивилизацией городишке. В худшем случае его ждал тот же полк, но в городе с гораздо менее приятным климатом. Большую часть года за окном трещали бы морозы, расписывая стекла узорчатыми загогулинами, а ему оставалось только, греясь возле печки, читать пухлый роман какого‑нибудь француза, завидуя его героям, которые за месяц в дебрях Африки увидели и пережили больше, чем он за всю свою жизнь. По вечерам к нему заходил бы градоначальник, обрюзгший и скучный, готовый сделать все, что угодно, даже выбраться на мороз, чтобы хоть на часок‑другой убежать от своей жены, которая постоянно пилит его бесконечными потоками ничего не значащих слов. Из фарфоровых чашек они пили бы чай с вареньем или, что более вероятно, – водку из хрустальных стаканов, закусывая ее хрустящими солеными огурчиками и квашеной капусточкой и стараясь не замечать, что уже наступает ночь и надо ложиться спать.
У него с самого начала не заладилась карьера. Причина тому была до банальности проста – Семирадский не умел ездить на лошади. Разговор не шел даже о джигитовке или взятии высоких барьеров, когда ноги коня, отделясь от земли лишь на миг, переносят всадника через ограду, следом за которой лежит глубокий ров, заполненный водой. Стоило Семирадскому взобраться на коня (а это он умел делать лихо, мощным толчком забрасывая тело в седло), и до того спокойное животное превращалось в неуправляемого, взбесившегося зверя, который стремился побыстрее избавиться от наездника. Конь вставал на дыбы, подбрасывал зад, лягался, кусал уздечку. Семирадскому не удавалось его успокоить, несмотря на то что он изо всех сил стискивал ногами бока коня, натягивая узду. Результат обычно был одним и тем же: Семирадский оказывался на земле. Впрочем, случалось, что конь стоял на месте как глыба, которую можно было сдвинуть с места разве что автомобилем или поездом. Не будешь же каждый раз привязывать на палку морковку и держать ее перед носом коня, чтобы он наконец‑то тронулся с места, как это делает обманутый ослик. Картина, достойная разве что цирка.
Семирадский проклинал себя, но ничего не мог поделать. Очевидно, от него исходила какая‑то гипнотическая сила, которую лошади не могли перенести. Впору было обращаться к хироманту или бросать службу, особенно после того, как он упал с коня на маневрах прямо на глазах у императора. Николай Второй остался очень недоволен этим случаем, сразу же спросив у главнокомандующего, отчего у него так плохо обучены офицеры. Император считал, что каждый офицер должен уметь виртуозно ездить верхом, и без специального экзамена не присваивал даже следующего звания. После такого конфуза на дальнейшей карьере стоило ставить крест, но… Уже год как закончилась война с Японией, во время которой стало ясно, что кавалерия вскоре отживет свой век и превратится не более чем во вспомогательный род войск. Чуть позже появились военные аэропланы, и Семирадский за два года смог пройти путь, на который у некоторых уходит лет десять, а другим не хватает целой жизни. Он стал одним из самых молодых полковников в русской армии. Ему было всего‑то 32 года.
