Рехидор Лопе де Агирре прибыл в Куско в 1536 году и сразу же сменил роль гордого конкистадора на более скромную – просто человека, который ищет себе родину и очаг. Он точно знал, где он, когда над ним взошла первая луна и на плечи ему пал первый дождь. К рассвету он уже строил себе дом с каменным очагом и каменным ложем. Дом в квартале Пумакк Чупан, что означает «хвост пумы», у стечения двух рек: Уаяннай и Тульумайо. Это был его угол на земле, меж снежных ущелий и холмов, которые на расстоянии казались синими.
Как– то под вечер мимо его двери прошла индианка, отставшая от остальных. На плече она несла кувшин, а сама была в черной хлопчатой юбке, красной кофте, в пестрой накидке и платке, едва прикрывавшем волосы. Ее звали Круспа (что равнозначно имени Крус[17]), этим именем нарек ее католический священник, однако у нее было и другое, индейское имя, которого она никому не открывала. Наверное, она происходила из благородной семьи, во всяком случае, таковыми были ее поведение и манеры, но и о своем происхождении она тоже не говорила. Лицо у нее было, словно она вот-вот заплачет, улыбка – будто собирается всхлипнуть, а в голосе звенели близкие слезы, однако слезы не проливались и никто никогда не видел ее плачущей.
Стайка женщин каждый день проходила перед домом рехидора Лопе де Агирре, и каждый раз индианка Круспа с неизменным кувшином и несчастным видом невзначай отставала. Субботним августовским вечером, в пору сева, chacra yapuy qilla, Лопе де Агирре приблизился к ней, спросил, не желает ли она войти к нему в дом замесить хлеб, она сказала «да», и с той ночи она вместе со своей тоской стала жить у него.
Семь лет ушло, прежде чем явилась на свет Эльвира. Дочка-полукровка родилась после того, как Лопе де Агирре воротился с поражением из своего второго похода на чунчо, под командой Перальвареса де Ольгина, который : не пошел в Чукьаво, как о том рассказывает сам Агирре Карлу V в своем письме, или «вопле души». Вот тогда и родилась Эльвира, которой уже не ждали и не боялись, она не унаследовала ни скорбного выражения матери, ни жестких черт отца, но излучала покой и нежность, точно образ Пресвятой Девы – покровительницы Арансасу.
Малышке еще не было года, она лишь начинала спотыкаться на каменной галерее, когда Лопе де Агирре объявил себя подданным вице-короля Бласко Нуньеса и готовым к его услугам; ему пришлось бежать в Трухильо, потом отправиться в Панаму с Мельчором Вердуго. В Куско он вернулся четыре года спустя, восстание Гонсало Писарро было подавлено, а голова мятежника отрублена, к тому времени малышка уже знала «Господи, помилуй» и мурлыкала жалобные кечуанские мотивы, которым обучила ее мать.
Лопе де Агирре, как мы знаем, не был пожалован за свою службу и не получил вознаграждения за упрямую верность королевскому делу. Он утверждает, что ничего и не просил. Он предпочел забыть войну, сменить ее на тихие облака Куско, каменный дом, Эльвиру, Круспу, лошадей. В Севилье он объезжал лошадей, и снова мог заняться этим делом, конечно, мог. Разумеется, эти лошади были не то, что в Андалузии; от ледяных ветров и тяжести гор их стати полиняли; те были резвые, нервные, блестящие; эти – маленькие, выносливые, невзрачные и способные на любой подвох. Лопе де Агирре скачет по кругу, усмиряет лошадей, Эльвира, вскарабкавшись на изгородь загона, испускает крики гордой радости, Круспа, с мукою в глазах, не говорит ничего. Но права малышка. Ни в Куско, ни в окрестностях нет объездчика, который осмелился бы соперничать с Лопе де Агирре в знании ремесла, в твердости руки, в сметливости. Богатые землевладельцы лично приходят за ним, когда наступает пора объезжать молодых дичков, к нему идут и священники, которые по совместительству, бывает, занимаются ростовщичеством или коневодством. Только один раз сбросил его жеребец, темно-рыжий и волосатый, как дьявол, Эльвира расплакалась на изгороди, не от жалости, но из протеста против страшной несправедливости.
Но Лопе де Агирре не отказался от своего и не перестал объезжать лошадей и сосредоточенно наблюдать за тем, как темнели и просветлялись горы. Он мечтал об иной судьбе – не для себя, не для Круспы, а для малышки. Город Потоси прекрасен, как те земли, что открыл Кортес, его неиссякающие серебряные жилы возвеличили инкских королей, равно как возвеличивают конкистадоров. «Кто не видел Потоси – не видел Индийских земель», – в один голос говорят все, побывавшие там. Нет на земле холма, так вольно овеваемого легкими ветрами, хранящего столько благородного серебра. Индейцы в печах расплавляют металл и превращают его в посуду и драгоценности великой красоты.
Лопе де Агирре седлает самого своего быстроногого перуанского коня и отправляется в Потоси, проделывает сто шестьдесят лиг по горам и долинам; камни, отесанные индейцами, словно воздушные зеркала в ночном свете, воды широкой лагуны долго полощут силуэт всадника, точно призраки встают на пути репейники, обескровленные муравьями. В Потоси он купит ожерелья и браслеты, чаши и кофры, изображения святого Себастьяна и Пресвятой девы, все из чистого серебра, развезет товар по другим селениям с большой прибылью и вернется в Куско с выручкой и подарками для Эльвиры; эти розовые мечты и довели его до беды.
(Стены Потоси. В глубине вырисовываются очертания холмов Гуайна-Потоси и Апо-Потоси. За стенами лепятся крытые соломой лачуги индейцев. У стен бурлит толпа из торговцев и странников. Над стенами развевается белый флаг с красным крестом – флаг города. Появляется Лопе де Агирре во главе каравана.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Я покидаю славный город Потоси, самый богатый и дивный город на земле. Со мной караван, груженный серебряной посудой и украшениями, сработанными руками индейцев. Я направляюсь в Тукуман, который населяет щедрый и мирный христианский народ. Люди там всегда говорят правду, умеют держать слово и не предают друг друга. Им я продам свой товар за хорошие деньги, на выручку куплю лошадей с мощным крупом и широкой грудью, и у меня еще останутся золотые дублоны. А потом – потом я вернусь в Куско, где меня ждут улыбка Эльвиры, мой каменный дом и печаль Круспы.
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. О несчастный Лопе де Агирре, ты не предчувствуешь, ибо не владеешь даром предвидения, тот ураган ненависти, что искалечит твою жизнь. Не выходи из Потоси, возврати ювелирам-индейцам купленное, не пренебрегай дурным знаком, что начертан в воздухе у тебя над головой.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Я осмотрительный и уважающий законы дворянин, я солдат, что отрекся от оружия ради честной торговли. Индейцы в моем караване довольны хорошим обращением, им не тяжело нести моих серебряных святых и чаши и съестное себе на пропитание. Я шагаю впереди, я им друг и хорошо знаю дорогу, мне неведомы раздоры и страхи. Что за беда хочет лечь у меня на пути, словно ядовитая змея? Что за сумасбродный оракул пророчит мне несчастье?
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Хуан Юмпа, индеец-астролог, индеец-философ; Хуан Юмпа, ему сто лет, он знает язык звезд; Хуан Юмпа, что беседует с усопшими младенцами, орошающими небесные сады; Хуан Юмпа предостерегает тебя именем своих богов: не выходи сегодня из Потоси!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Вы думаете, мой разум христианина доверится гаданиям какого-то индейца, захмелевшего от чичи и очумевшего от старости? Вы хотите, чтобы веру Иисуса Христа я поставил ниже суеверий их дикарских богов? Вы что, потеряли рассудок?
ХОР СТАРЫХ ТОРГОВЦЕВ. Не выходи сегодня из Потоси, Лопе де Агирре. Хуан Юмпа, что беседует с мертвыми младенцами, предостерегает тебя… (Входит алькальд Франсиско Эскивель со своей супругой Росарио Эскивель.)
ФРАНСИСКО ЭСКИВЕЛЬ. Солдаты, схватите этого торговца, малого ростом и ничтожного видом, который ведет за собой караван индейцев! Схватите его, солдаты, и бросьте в тюрьму со связанными руками! Со всей ясностью и твердостью сообщите ему, что преступно чрезмерно нагружать туземцев, а два индейца, что идут с этим человеком, согнулись под огромными тюками. ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Неправедный суд вершит ваша милость, сеньор алькальд. Не несут мои индейцы непомерного груза, то полые серебряные сосуды и котомки с пропитанием для них же самих. К тому же не одни мои индейцы так нагружены, ваша милость видела и других, выходивших сегодня за городские ворота. В караване каждого купца есть индейцы с такою ношей, из Потоси не вышло ни одного каравана без индейцев с поклажей. Почему ваша милость указала именно на меня? Ваша милость решила, что я слаб или труслив лишь потому, что ростом я меньше других. В таком случае ваша милость совершает большую ошибку, ибо в малом моем теле дремлет баскский лев, который не потерпит ни обид, ни унижений. Да узнает об этом ваша милость в добрый час.
