— Что Марсия думает, я не берусь сказать. Но по-моему, ей будет приятно, если ее навестят, — неуверенно проговорил Эдвин. Ручаться за Марсию было трудно.

На следующее утро Эдвину пришлось рассказать обо всем Норману.

— По-моему, сумасшедший дом ей больше подходит, чем обычная больница, — грубовато проговорил Норман, может быть скрывая под грубостью какие-то неясные чувства. — Что нам полагается делать? Послать ей цветы через «Интерфлору»? Объявить в конторе подписку? — Он стоял у окна и встряхивался всем телом, точно сварливая собачонка, выскочившая из воды.

— Я куплю цветы и сам их отнесу. Больница от меня недалеко, — мягко проговорил Эдвин. — И дам знать Летти.

Норман пошарил у себя в брючном кармане и вынул монету в пятьдесят пенсов. — Скажете, что цветы от всех нас. Вот, возьмите.

— Спасибо. К ней я не стану проходить, а цветы оставлю для передачи, — сказал Эдвин. К счастью, чувство неловкости, которое вызывали у них все эти обстоятельства, не позволило им расхохотаться, чего так опасался Эдвин. Вероятно, есть все же на свете вещи — особенно больницы, — сохранившие за собой право оставаться священными.

— Идти туда и видеться с ней мне не хочется, — сказал Норман. — Я ходил в больницу, когда там лежал мой зять Кен, но у Кена больше никого нет, потом он мой кровный родственник, и навестить его все-таки надо.

Эдвин хотел было заметить, что зять не считается кровным родственником, но решил лучше промолчать, а что касается тех, у кого нет близких, то следовало бы вспомнить, что в эту категорию входит и Марсия.

Телефон зазвонил в доме миссис Поуп как раз в ту минуту, когда они с Летти усаживались перед телевизором. Последнее время так у них и было заведено, начало этому положила миссис Поуп, спросив Летти, не хочет ли она посмотреть «Новости дня» или что-нибудь общеобразовательное на культурные или научные темы, и теперь Летти почти каждый вечер спускалась вниз и смотрела все, что показывали на экране, — независимо от того, стоило это смотреть или нет.

— Вот беда, это еще кто? — сказала миссис Поуп, выходя в переднюю. — Вас спрашивают, — неодобрительным тоном бросила она Летти. — И чего это люди звонят в такое время?

Летти с извиняющимся видом пошла к телефону. В самом деле, с тех пор как изобрели телевидение, звонить людям в такое время не стоило, потому что, когда передают три программы, одну из них уж обязательно смотрят. На самые плохие передачи и то есть любители, а кто вправе судить, какая из этих программ самая плохая, какую никто не захочет смотреть.

Когда Летти вернулась в комнату, миссис Поуп выжидательно подняла на нее глаза. Летти редко вызывали по телефону, а сама она, кажется, никогда не звонила. — Голос мужской, — сказала миссис Поуп, побуждая Летти к откровенности. — Так что это была не ваша приятельница из загорода.

— Да, это Эдвин Брейтвэйт.

— Ах, мистер Брейтвэйт! — Миссис Поуп ждала, что последует дальше.

— Он сказал мне, что Марсию Айвори, которая работала у нас в конторе, увезли в больницу.

— В больницу увезли? — сразу загорелась миссис Поуп, и Летти пришлось повторить ей все, что она узнала от Эдвина: У Марсии был обморок, и они вызвали «скорую помощь». За этим последовали дальнейшие расспросы, и в конце концов Летти рассказала миссис Поуп про операцию у Марсии, добавив все подробности, которые ей были известны.

— А откуда мистер Брейтвэйт узнал об этом? — спросила миссис Поуп.

— Должно быть, он и застал ее в обмороке на кухне.

— Что-то не похоже на него, — усомнилась миссис Поуп.

— С ним, кажется, был священник… Может быть, из их прихода… решил навестить ее…

— Да, это вполне вероятно. Но может, он просто был другом этой леди? Как вы думаете? Все-таки работали вместе, жили близко…

Летти не сочла для себя возможным обсуждать эту догадку. Близкие отношения между Эдвином и Марсией? Это уже слишком. Вы бы ее видели, хотела она сказать, но сжалилась и промолчала. О человеке, который тяжело болен и лежит в больнице, такого не говорят. Но в жизни столько всего фантастического, и, может быть, у Эдвина и Марсии действительно что-то намечалось. Замужняя женщина — не надо забывать, что миссис Поуп была когда-то замужем, — вполне может уловить в отношениях между людьми разные тонкости, которые прошли бы незамеченными для неопытной Летти. Ведь существовал же когда-то мистер Поуп. Для Летти он всего лишь фотография в гостиной миссис Поуп, и нечего ей гадать, что там скрывается за этой исполненной терпения физиономией в серебряной рамке. Но теперь телевизионный экран потребовал от них обеих полного внимания.

И надо же такое совпадение! Им показали больницу, но не в обычных романтических тонах, а как царство хирургии. На экране шла операция, ее поясняли и сопровождали показом различных этапов оперативного вмешательства.

— Уму непостижимо, как они теперь наловчились! — удовлетворенно произнесла миссис Поуп. — Но вашей приятельнице это вряд ли предстоит.

— Да… — извиняющимся тоном проговорила Летти. — Вероятно, она просто лежит там в палате.

— Будь у нас цветной телевизор, — продолжала миссис Поуп, — мы бы

точно

знали, что там делает хирург. И кровь была бы

настоящая,

а не томатный кетчуп, как в этих страшных фильмах.

— А я не хочу, чтобы мне все

точно

показывали, — сказала Летти, отворачиваясь от крупного черно-белого кадра с пульсирующим сердцем и берясь за свое вышивание.

— Нравится вам или не нравится, все надо смотреть, — заявила миссис Поуп, приметив, что Летти отвернулась от экрана. — Нечего закрывать глаза.

Летти потянуло возразить ей: вполне можно было бы посмотреть какой-нибудь вестерн по другой программе, впрочем, и это не обязательно.

— А у мистера Брейтвэйта цветной? — спросила миссис Поуп.

Летти была вынуждена признаться, что она не знает, есть ли у Эдвина вообще телевизор. Он никогда об этом не говорил, так же как и о том, что питает какие-то чувства к Марсии. Если кто-нибудь и питал, так это Норман, подумала она, совершенно сбитая с толку.

19

Марсия всегда остро воспринимала драму, неизменно связанную с санитарной машиной, и ей даже хотелось самой проехаться в такой машине, но, когда пришел ее черед, она вряд ли могла почувствовать, что мечта, столь необычная, все же сбывается.

«Недосягаема в своих палатах», — сказал бы про нее один старый поэт, но эта палата — больничная, маленькая — вряд ли могла бы вместить в себя весь мир, как чудилось ему в его фантастических видениях. Марсия лежала под красным одеялом, и в голове у нее не возникало ни одной поэтической строки. Поникнув на кухонный стол, она сознавала, что в дом входили люди, ей казалось, что она слышит голос Эдвина, что она опять в конторе, но где же Норман? В полузабытьи она видела, как хлопочет около нее Дженис Бребнер, кажется, чем-то взволнованная. Марсия пыталась сказать ей, что наверху, в ящике комода, у нее хранится полдюжины новых ночных рубашек, ни разу не надеванных, и втолковывала про карточку на каминной доске, про ту, на которой стоит дата ее ближайшего обследования в амбулатории, но так ничего и не могла сказать. Пыталась, но и слова не вымолвила. Потом она услыхала, как Дженис болтает какие-то глупости про ночные рубашки — «новенькие, ни разу не надеванные», — и вот тут улыбнулась. Конечно, новенькие и специально припасенные ради такого случая. Она уже отрешалась от Дженис и скоро будет недосягаема для всех этих деятелей патронажной службы, которые только и знают, что пытаются заставить ее делать то, чего ей совсем не хочется, — например, ходить в Центр, и покупать свежие овощи, и ездить отдыхать куда-то.

Разочаровало ее только то, что санитарная машина шла без звонков, а ведь когда она ходила завтракать в перерыв, ей часто приходилось слышать этот волнующий трезвон, если недалеко от конторы на улице что-нибудь случалось. Но на сей раз все было спокойно, по-деловому: санитары подняли ее и опустили на койку в машине, назвали ее «милой» и сказали, что она совсем легонькая. В больнице около ее кровати столпились молодые врачи, значит, ее случай серьезный. Никого из них Марсия не припомнила, наверно, стажеры, отбывают полугодовую практику, а один из них, может, ординатор? Двое ее осмотрели, но другая пара — им следовало бы прислушаться к тому, что тут говорят, — болтала о какой-то танцульке, на которую они то ли пойдут, то ли уже ходили, и это было нехорошо с их стороны. Она твердо знала, что мистер Стронг не одобрил бы такого поведения.