— Конечно, нет. Фогель запланировал для вас первоклассный поход на подводной лодке.

— Какой именно?

— U-509.

— Откуда?

— С побережья Северного моря.

— Северное море большое. Откуда именно?

— Из Сперн-хэд. Это на Линкольнширском побережье.

— Я прожила здесь уже пять лет, лейтенант Нойманн. И знаю, где находится Сперн-хэд. Как мы должны попасть на подводную лодку?

— У Фогеля в устье реки Хамбер есть рыбак с лодкой. Когда придет время уезжать отсюда, я войду с ним в контакт, и он доставит нас на субмарину.

«Так значит, у Фогеля имеется аварийный выход из страны, о котором он мне ни словом не обмолвился», — подумала она.

Кэтрин потягивала чай, рассматривая Нойманна поверх ободка чашки. Могло случится и так, что он окажется сотрудником МИ-5, изображающим из себя немецкого агента. Она могла попробовать сыграть в какую-нибудь дурацкую игру: проверить его знание немецкого языка или расспросить о том или другом малоизвестном берлинском кафе... Но если он на самом деле из МИ-5, то должен быть подготовлен достаточно хорошо для того, чтобы избежать очевидной западни. Он знал пароль, он много знал о Фогеле, и его история казалась очень правдоподобной. Она решила не устраивать никаких проверок.

Когда Нойманн совсем было собрался возобновить разговор, завыли сирены воздушной тревоги.

— Как нам следует поступать? — спросил Нойманн. — Отнестись к этому серьезно или не обращать внимания?

— Вы видели здание, что за домом напротив?

Нойманн видел его, когда они шли по улице: груда расколотых кирпичей и переломанных обгоревших бревен.

— В таком случае, где у вас ближайшее бомбоубежище?

— За углом. — Она улыбнулась. — Добро пожаловать обратно в Лондон, лейтенант Нойманн.

На следующий день, в начале вечера, поезд, на котором ехал Нойманн, остановился на станции Ханстантон. Шон Догерти, пытаясь не показывать волнения, курил на платформе.

— Как все прошло? — спросил Догерти, когда они направились к его грузовику.

— Идеальным образом.

Догерти с совершенно излишней лихостью гнал по разбитой извилистой дороге, на которой ему вряд ли удалось бы легко разъехаться со встречной машиной. Его развалина-фургон гремел всеми своими частями, тщетно пытаясь внушить хозяину мысль о том, что ему необходим серьезный ремонт. На фары были надеты колпаки затемнения; слабенькие пучки бледно-желтого света безуспешно пытались осветить дорогу. Нойманну пришла на ум аналогия: примерно так же он мог бы бежать в темноте по совершенно незнакомому дому, имея возможность освещать себе путь только огоньком спички. Они проезжали через мрачные затемненные деревни: Холм, Торнхэм, Тичвелл. Нигде не светилось ни единого огонька, в магазинах и в большинстве домов были закрыты ставни, и не было заметно никаких признаков того, что здесь живут люди. Догерти болтал о том, как провел день, но Нойманн постепенно перестал его слышать. Он думал о событиях минувшей ночи.

Как и все жители района, они побежали на станцию метро и три часа провели на холодной сырой платформе, пока не прозвучал сигнал отбоя тревоги. Она даже заснула ненадолго, позволив голове склониться на его плечо. Он спросил себя: а не первый ли это раз за все шесть лет, когда она почувствовала себя в безопасности? Он смотрел на нее в полумраке. Поразительно красивая женщина, но в ней угадывалась какая-то затаенная боль, наверно, еще с детства и, наверно, причиненная по неосторожности кем-нибудь из взрослых. Она спала беспокойно, часто шевелилась во сне. Он прикоснулся к курчавым густым волосам, рассыпавшимся по его плечу. Когда объявили отбой, она проснулась именно так, как просыпаются опытные солдаты на вражеской территории: глаза сразу широко раскрылись, рука потянулась к оружию. В данном случае это была сумочка, где, по предположению Нойманна, она держала пистолет или нож.

Они проговорили до рассвета. Вернее, это он говорил, а она слушала. Она почти все время молчала, лишь иногда поправляла его, когда он делал ошибку или в чем-то противоречил тому, что сказал несколько часов тому назад. Совершенно явно, она обладала могучим умом, способным воспринимать огромное количество информации. Неудивительно, что Фогель питал такое большое уважение к ее способностям.

Когда Нойманн выскользнул из ее квартиры, над Лондоном уже поднимался серый рассвет. Он держался точно так, как держится едва ли не каждый мужчина, уходя от своей любовницы, когда он то и дело кидает косые взгляды по сторонам и вглядывается в лица прохожих, пытаясь угадать, не подозревает ли кто-нибудь, откуда он идет. В течение трех часов он мотался по Лондону под холодным дождем, внезапно сворачивая в переулки и возвращаясь оттуда, садясь в автобусы и поспешно выходя, как будто случайно заметил, что это не тот маршрут, разглядывая отражения в окнах. В конце концов он решил, что слежки за ним нет, и направился на вокзал Ливерпуль-стрит.

Сев в поезд, он опустил голову на руки, упираясь локтями в колени, и попробовал заснуть. «Смотрите, не поддавайтесь ее чарам, — игривым тоном предупредил его Фогель во время последнего инструктажа на ферме. — Держитесь на безопасном расстоянии от нее. У нее имеются темные пятна, которых вам лучше бы не касаться».

Нойманн живо представил в памяти то мгновение, когда он, сидя в ее комнате при свете одной-единственной слабой лампочки, рассказал ей о Питере Джордане и о том, каких действий требует от нее командование. Его больше всего поразила ее неподвижность, выдававшая колоссальное нервное напряжение, то, как ее руки лежали, словно у каменного изваяния, на коленях, то, как на протяжении долгого времени она не двигала ни головой, ни плечами. Лишь глаза обшаривали комнату, снова и снова скользили по его лицу, по его телу с головы до ног. Словно прожектора. Тогда он на мгновение позволил себе позабавиться фантазией о том, что она желает его. Но теперь, когда Хэмптон-сэндс уже исчез во мраке позади и можно было различить вырисовавшийся во мгле еще более темным пятном дом Догерти, Нойманн пришел к неприятному заключению. Кэтрин разглядывала его вовсе не потому, что сочла его привлекательным. Она думала о том, как наверняка убить его, если появится такая необходимость.