Впрочем, Догерти лишь окинул пляж беглым взором и возвратился к соснам. Следующие пять минут он потратил на сбор хвороста для трех маленьких сигнальных костров. В четыре приема он перетащил все дрова на пляж. Проверил ветер — с северо-востока, приблизительно двадцать миль в час, — и сложил дрова кучками на расстоянии двадцать ярдов одна от другой по прямой линии, указывавшей направление ветра.

Сумерки быстро гасли. Догерти открыл флягу и полил дрова бензином. Теперь он должен был вернуться к рации и ждать сигнала из Гамбурга о вылете и приближении самолета. После этого ему предстояло поехать на пляж, зажечь костры и встретить агента. Все очень просто, если, конечно, план не сорвется.

Покончив с подготовкой костров, Догерти зашагал обратно через пляж. В этот момент он увидел на вершине дюны Мэри. Она стояла, скрестив руки на груди, ее силуэт четко вырисовывался в последнем свете заката. Ветер бросил прядь волос ей на лицо; она не стала поправлять волосы. Накануне Шон сказал ей, что абвер передал приказ о встрече агента. Он попросил ее уехать из Хэмптон-сэндс, пока все не закончится: у них в Лондоне было несколько друзей и семья дальних родственников, у которой можно было бы погостить несколько дней. Мэри отказалась уехать. И с тех пор не сказала мужу ни слова. Они слонялись по тесному дому, всем видом показывая свое недовольство друг другом, но при этом старательно отводили глаза. Мэри с грохотом двигала кастрюли по плите и роняла тарелки и ложки, как будто из-за нервов у нее отнимались руки. Можно было подумать, что она осталась специально для того, чтобы наказать мужа своим присутствием.

К тому времени, когда Догерти добрался до вершины дюны, Мэри ушла оттуда. Он направился по тропинке к месту, где оставил велосипед. Его не оказалось на месте. На нем уехала Мэри. «Ну вот, новый раунд в нашей безмолвной войне», — подумал Догерти. Он поднял воротник, пытаясь прикрыть шею от ветра, и зашагал к дому.

Дженни Колвилл нашла это место уже давно — тогда ей было всего десять лет. Маленькая ложбинка пряталась среди сосен в нескольких сотнях ярдов от проезжей дороги и была защищена от ветра парой больших камней. Идеальное потайное укрытие. Она построила там подобие очага, сложив камни кругом и поместив сверху железную решетку. Сейчас она уложила в этот очаг дрова — сосновую хвою, сухую траву, мелко наломанные упавшие веточки — и поднесла спичку. В кострище затлел уголек. Дженни осторожно подула, и через несколько секунд огонек весело затрещал хворостом.

Среди камней она прятала небольшой сундучок, тщательно присыпая его сосновыми иголками. Сейчас Дженни извлекла его, открыла крышку и достала содержимое: ветхое шерстяное одеяло, маленькую металлическую кастрюльку, щербатую эмалированную кружку и жестяную баночку с пересушенным пыльным чаем. Одеяло она расстелила на земле рядом с костром, села и протянула руки к огню.

Два года назад кто-то из местных жителей разыскал ее вещи. Тогда решили, что в лесу прячется какой-то бродяга, которого почему-то единодушно сочли бездомным жестянщиком. В Хэмптон-сэндс до сих пор отлично помнили пожар, погубивший в 1912 году церковь Святого Иоанна, так что все сильно заволновались. Некоторое время Дженни приходилось воздерживаться от походов в лес. Но паника быстро улеглась, и все вернулось на круги своя.

Огонь прогорел, оставив кучку ярко-красных угольев. Дженни налила в кастрюлю воды из принесенной с собой фляги, поставила кастрюлю на решетку и теперь сидела, прислушиваясь к рокоту волн и шипению ветра в кронах сосен, и ждала, пока закипит вода.

Как всегда, убежище оказывало на нее волшебное действие.

Она начала забывать о своих проблемах — об отце.

Когда она днем пришла домой из школы, он сидел за столом в кухне и пил. Через достаточно определенное время он должен был начать ругаться, потом разозлился бы по-настоящему, а еще чуть позже пустил бы в ход кулаки. Лупил он всегда первого же подвернувшегося человека, а в этой роли, как правило, оказывалась Дженни. Сегодня она решила уклониться от избиения, прежде чем оно начнется. Она приготовила сэндвичи на черством хлебе, уложила их на тарелку, заварила чай и поставила все это перед ним на стол. Он ничего на это не сказал, не проявил даже тени интереса к тому, куда, зачем и надолго ли уходит из дома его дочь. Дженни поскорее надела пальто и выскользнула за дверь.

Вода забурлила. Дженни всыпала в кипяток чай и сняла кастрюлю с углей. Она думала о других деревенских девочках. Они сейчас все находились дома, садились с родителями за ужин, обсуждали с ними события дня. Им не нужно было прятаться в лесу на побережье, слушать шум прибоя и пить чай из закопченной кастрюли. Такое времяпрепровождение сделало Дженни непохожей на своих сверстниц, она чувствовала себя более старой и умной. Она была лишена детства, периода умственной и душевной невинности, и вынуждена была очень рано уяснить для себя, что мир может быть чрезвычайно недобрым.

Боже, почему он так ненавидит меня? Что плохого я ему сделала?

Мэри очень старалась объяснить девочке поведение Мартина Колвилла. «Он любит тебя, — много раз повторяла Мэри, — просто он когда-то очень пострадал, он злой и несчастный и вымещает свои беды на самом близком человеке».

Дженни пыталась посмотреть на жизнь с точки зрения отца. Она смутно помнила тот день, когда мать упаковала свои вещи и уехала. Она помнила, как отец просил и умолял ее остаться. Она помнила, каким сделалось его лицо, когда та наотрез отказалась, помнила звук бьющегося стекла, помнила многие из тех гадостей, которые они напоследок наговорили друг другу. Много лет она не имела ни малейшего представления о том, куда делась ее мать; о ней просто не упоминали. Когда Дженни как-то спросила об этом отца, он ничего не сказал и стремительно выбежал из дома. В конце концов тайну раскрыла ей все та же Мэри. Оказалось, что ее мать влюбилась в какого-то мужчину из Бирмингема, сошлась с ним, и теперь они жили вместе. Когда же Дженни спросила, почему мать за все эти годы ни разу не попыталась увидеться с нею, Мэри не нашлась, что ответить. И, словно для того, чтобы еще усложнить всю историю, Мэри рассказала, что Дженни выросла точной копией своей матери. Дженни понятия не имела, так это или нет, поскольку запомнила мать раскрасневшейся от крика, с выпученными глазами, а никаких фотографий у них не осталось: отец давным-давно изорвал все снимки в мелкие клочки.