— Дед, здесь у всех железные ворота. В вашем селе много воров?
— Что значит в «вашем»? Раз я здесь родился и ты, значит, отсюда. — Карахан сделал вид, что обиделся, а сам огорчился, что не смог найти ответ на прямолинейный вопрос внука. Даже в самые жесточайшие дни войны, в голодные годы, люди не запирали двери домов на замок, а уходя на работу, чтобы в дом не проникли кошки или собаки, подпирали дверь палкой. А теперь колючие заборы, окна зарешечены, как в тюремных камерах. Видимо испытание сытостью не легче перенести, чем испытание голодом.
— Вон, идет какой-то старик, знаешь его? — воскликнул Ар тык и избавил Танны от мучительного раздумья.
Карахан сразу узнал белобородого старика в белой бараньей шапке, а галошах, с накинутым на плечи тяжелым чекменем. Когда-то его называли Клыч-зиннирт, то есть Клыч в островерхой шапке.
— Салам-алейкум, Клыч-ага!
— Алейкум-ас-салам, Танны, это ты, что ли?
— Вроде я.
Старик долго пожимал руку Карахана, внимательно изучая его.
— Правильно делаешь, надо иногда приезжать, навещать родные места. Слышим о тебе, слышим! Иногда видим по телевизору. Гордимся. Надо бы почаще приезжать.
— Работа держит, Клыч-ага.
— Работа никогда не отпустит. А ради односельчан можно и пожертвовать днем-другим. Тьфу-тьфу, не постарел, а ведь, если не ошибаюсь, тебе тоже лет немало? А сына что не привез? По-моему, он был у тебя один? Ягмуром, кажется, звали?
— Ягмура давно нет, Клыч-ага. Вот взял с собой внука. Артык-джан, ты бы поздоровался с дедом.
Артык протянул старику левую руку, так как в правой он держал «дипломат» дедушки. Карахан не знал куда себя деть: «Вот дурачок! Все воспитание насмарку. В одно ухо влетело, в другое вылетело!»
А старик не стал стыдить подростка, просто внимательно посмотрел на него. Разговорились. Танны Карахан узнал, что дочь дяди живет здесь, что она многодетная мать. Расспросил старика о знакомых. Из друзей детства осталось в живых всего несколько человек.
— Из твоих сверстников живы-здоровы Ага Каратай, Аба Ар-тыклы, его жена Гюльдессе. Сапар Бегчер скончался года два назад. Фронтовые раны в конце-концов свели беднягу в могилу. А мать его Огулькурбан еще жива. Четырех сыновей потеряла на войне. Единственной опорой был Сапар. Ослепла от слез. Внуки не смотрят за ней. Ей уже девяносто, ждет не дождется когда смерть приберет. Ты обязательно навести ее, браток. Заодно и с внуками ее поговори, может, послушаются тебя. А то они только и ждут, когда бабка умрет. Нет хуже запоздалой смерти. Постращай внуков ее. Как никак ты человек государственный.
— Разве здесь нет представителей власти, Клыч-ага?
— Если честно, браток, непохоже, что они есть. Каждый сам себе голова, каждый о себе думает, а чтоб о других...
— А как поживает Шалтай, сын Шемси-муллы?
Карахану показалось, что Клыч-ага вздрогнул. Старик поморщился, настроение внезапно упало.
— Ну, Танны, неужели и ты приехал на юбилей-той? Из такого далека? Хотя... Ничего странного. Даже из Москвы приезжают! Крупный он человек! Захочет и горы свернет.
Уловив иронию в словах старика, Танны Карахан попытался объяснить причину своего с внуком приезда, промолчав о телеграмме. - Чтo он, поменял имя или?..
- Если надо, он и расу и пол свой поменяет, не то что имя! Вряд ли кто осмелится теперь назвать его Шалтаем. Имя он, говорят, поменял когда паспорт получал. Имя отца, Шемси-муллы, тоже поменял, язык не поворачивается, не выговорить...
- Чем он занимается? Председатель? Мулла?
- О чем ты говоришь! Какой из него мулла! Голову дам на отсечение, если он хоть одну суру знает из Корана. А председатель колхоза на цыпочках перед ним ходит.
- Ну ты уж совсем, Клыч-ага, превратил моего одноклассника во всемогущего!
- Да, он здесь всемогущий, браток. Председателем сельпо он работает. Сегодня его юбилей-той. Отовсюду гости у него. Тот дворец за садом — его дом. Уже три дня там музыка не смолкает, ночью не дают спать. Слышишь? Оттуда.
— Неужели представители сельпо такие могущественные люди?
Старик закусил губу и покачал головой:
— Деньги все могут, Танны. Давай не будем здесь сплетничать о твоем друге. Все равно ты там будешь и все увидишь своими глазами. Думаю, он уже знает о твоем приезде. Без его ведома здесь даже ветка не колыхнется. Он обо всем осведомлен, что происходит в этих местах. А те, с которыми ты хочешь встретиться, у него в роли слуг. Если приглашен, иди, не набивай себе цену. Все равно его люди придут за тобой и потащат туда.
— Ну и расписал ты его, Клыч-ага!
— Не заставляй меня лишнее говорить, иди к нему, увидишь сам!
Старик оказался не только прав, он еще скромно описал масштаб торжества. Это Танны понял как только переступил порог двора юбиляра. То, что он принял за клуб, оказалось владениями Шатлыка Шемсетдиновича. У мраморных колонн дома его встретил элегантный, лысоватый молодой человек с усиками, Танны Карахан легко признал в нем сына Шалтая.
В этот момент во двор влетел толстенный человек с красным потным лицом, черные его волосы выбивались из-под каракулевой шапки. Во рту сверкали золотые коронки. Сын Шалтая, оставив Танны, кинулся к вновь прибывшему.
— Здравствуйте, дядя Фахретдин! Заходите, прошу вас!
Дядя Фахретдин, желая показать всем, какой он важный гость, встал, подбоченясь, и велел обслуживающим широко рас-пахнуть ворота. Как только ворота открылись, во двор въехала новенькая белая «Волга».
- Дядя Фахретдин, у нас же есть огромный гараж. Мы не ставим здесь машин.
Дядя Фахретдин поднес палец ко рту и заговорщицки с кавказским акцентом произнес:
— Это особая машина. Она должна стоять здесь! — Подошел к устатому молодцу и взял его за локоть. — Батя где? Ты меня никогда не видел, как узнал?
— По фотографии, где вы с папой. Он ждет вас уже третий день.
— Где же он сам?
— Прилег немного отдохнуть. Вчера с гостями сидел допоздна. Недавно ушел к себе, чтобы выйти к гостям свежим.
— Почему не слышно музыки, или вы празднуете без музыки? А где гости?
— Все есть, дядя Фахретдин. Им тоже дали отдохнуть. А гости в летнем павильоне, пируют. Той продолжается третий день.
— Слушай, раз батя отдыхает, покажи ты мне, как вы живете. Сук-кин сын! Хвастался, что живет, как хан. Посмотрим кто хан, он или я.
Сын Шалтая проворно взял гостя под руку.
— Верно говоришь, дядя Фахретдин. Пойдемте, я вам покажу комнаты. Дядя Танны, пойдемте вы тоже. — Сын Шалтая другой рукой потянул за локоть Артыка. — Племянничек, и вы тоже присоединяйтесь к нам.
— Откуда вы знаете мое имя? — не смог удержаться Танны Карахан, удивленный искусственной любезностью молодого человека.
— По телевизору видел. Вы же папин одноклассник, он гордится вами.
Фахретдин, едва переступив порог дома, хлопнул в ладоши:
— Машалла, машалла! Ай-да Шатлык, ай-да сукин сын!
То, что было названо коридором, напоминало зрительный зал небольшого театра. Паркетный пол украшал яркий текинский ковер тончайшей ручной работы, специально вытканный для этого зала. Буфет, занимавший всю стену, был забит разноцветным хрусталем, золотыми и серебряными приборами, фарфоровой посудой. В конце зала висели три ковра-портрета. В белобородом старике в белоснежной чалме Танны Карахан узнал Шемси-муллу. Худая женщина в яшмаке и в белом платке была матерью Шатлыка. А человек с мясистыми щеками, черными бровями, острым взглядом, с каким-то важным значком на лацкане пиджака был хозяином этого дворца Шатлыком Шемсетдиновичем.
Портрет матери Шатлыка напоминал Танны тетушку Огуль-курбан, которую он перед этим навестил. Старушка сидела, обняв колени, на куске старой кошмы. Танны не срезу узнал ее, кожа да кости. В грязном рваном платке. Седые волосы, давно нечесаные, напоминали войлок под ней. В бесцветном рваном платье. Воздух в комнате настолько затхлый, что не продохнуть.
Тетушка Огулькурбан тоже с трудом узнала Танны. Заплакала, вспомнив пятерых сыновей, но глаза остались сухими. Пожаловалась на внуков.
