Литмир - Электронная Библиотека

Всё было обыденно, просто и потому – правильно.

2

Лидка красилась.

Сначала она подвела глаза, потом набросала румяна на слегка перегоревшие после операции щеки, и губы ее начали пылать и дымиться, как ягоды клубники в закипевшем варенье. Зачем они пылали и дымились, кого подманивали, на что намекали? Неведомо. Больница была полупустой, с запыленным доисторическим фикусом в центре коридора, а те немногие мужчины, которые шаркали тапочками по полу с линолеумом, не интересовались пылающими ягодами поверх женской сущности, а интересовались лишь тем, можно ли как-то прожить еще один день и удлинить свою короткую, никому не нужную жизнь на целых двадцать четыре часа.

Лидка принадлежала к высшему типу женщин, которые считали, что они красивы, и этой уверенностью в собственной красоте заражали других, неверующих, глупых и неискушенных. Внешние же обстоятельства, упирающиеся в длину ног, крутизну бедер и общую соблазнительность пропорций, не принимались в расчет и не влияли на ее уверенность в себе, тем более что обстоятельства были не очень: от наркоза чуть побаливала голова, к горлу подкатывала жгучая отрыжка, на душе была вязкая тина, но она, Лидка, считалась все-таки первой парикмахершей в городе и поэтому должна была казаться как минимум неприступной и как максимум доступной. Эти два качества, внешне не совместимые, полярные и конфликтные, она соединяла густым макияжем и дурным непоколебимым нравом. Она была умна, очень умна, а ум, соединенный с дурным нравом, делал из нее сверхчеловека – во всяком случае, ей так казалось.

В большой палате на десять коек лежали только двое: Лидка и ее молодая зеленая соседка, почти ребенок, залетевшая сюда аналогичным способом по наивной вере в то, что мир прекрасен.

Лидка положила пудру поверх макияжа, взбила короткие волосы вороньим гнездом и стала, как всегда, очаровашкой, бебешкой и дусей, не дотягивающей, конечно, до звезд первого федерального телеканала, но намного опережавшей местных провинциальных див благодаря внутренней природной силе.

Она услышала, как дверь палаты открылась, и быстро спрятала косметичку в сумку из поддельной кожи, ввезенную в Орлеан из Казахстана в фуре для перевозки мяса. В палату вошел хирург Рудольф Валентинович Белецкий, недовольно-строгий, с медсестрой-ветеринаром, которая ассистировала ему при операции. Вместе с собой они внесли запах перетушенной капусты, который шатался по коридору подобно навязчивой идее в голове озабоченного подростка.

– Дериглазова? Как себя чувствуешь, Дериглазова? Температура? – он повернулся к медсестре.

– Ага, – пролепетала та. – Вечером было тридцать семь и два, а нынче утром тридцать шесть и четыре.

– Завтра выкинем, – сказал Рудольф, чувствуя свою силу разделять и властвовать, судить и рядить.

Он хотел сказать «выпишем», но обидно оговорился и сам не заметил своей оговорки.

Для приличия взял запястье Лидки и прощупал пульс.

– Не слышу, – пробормотал он. – Где у нее пульс?

– Ага, – ответила медсестра.

– Так есть у тебя пульс или нет? – строго спросил Белецкий больную.

– Был когда-то, – ответила Лидка.

– У тебя нет сердца, девочка, – сказал врач печально. – Но это в порядке вещей.

– Это у вас нет сердца, – довольно нагло заявила больная, не объясняя тайный смысл своих слов.

– Всё в норме, – сделал вывод Рудольф. – И всё идет по плану. Сейчас сердца быть не должно, время такое. А вы… – обратился он к ее соседке. – Вас как…

– Арефьева Наталья Дмитриевна, – подсказала та.

– Да не нужно мне твое имя, – нервно отрезал Белецкий. – На что мне оно? В святцы, что ли, вставлять?.. Состояние как?..

Она пожала плечами.

– Могу показать температурный лист, – пропищала медсестра.

– Ты еще такие слова знаешь? – искренно удивился хирург. – Не надо! Ничего не надо. Я и так все вижу…

Не зная еще, что спросить, он полез в карман своего халата и вытащил оттуда зеленое импортное яблоко.

– Хотите? – спросил он обеих женщин.

Те отрицательно качнули головами.

Тогда Рудольф хищно его куснул – яблоко захрустело, как нога, наступившая в гравий, – встал и пошел к дверям. Недовольный вкусом, точнее, его отсутствием, он выбросил яблоко в мусорную корзину.

Вдвоем с ветеринаром они покинули помещение.

– Интересно, он женат или нет? – пропищала девочка, лежавшая вместе с Лидкой и веровавшая в красоту бытия.

– На половине Орлеана, – сказала парикмахерша.

– И дети есть?

– От той же половины. В мусорной корзине, – уточнила Лидка.

– Еврей, что ли?..

– Какой, на фиг, еврей? Немец. Сама не видишь?

– Немцы хорошие, – мечтательно сказала девочка. – У них золотые руки.

– Для газовых камер.

– А я бы за такого пошла. У него, наверное, и деньги водятся.

– Так чего не идешь? – потеряла терпение парикмахерша. – Со своим мертвым приплодом бы и шла.

– Не говорите так, – взмолилась девочка. – Мне до сих пор кажется, что он у меня под ребрами дышит.

– Не чуди. Ребенка теперь у тебя никогда не будет, – успокоила ее Лидия Павловна. – Женщина должна сначала родить, а потом уже резать. А ты сначала режешь, а потом хочешь родить. Дура.

Девица хлюпнула носом.

– Тогда я кого-нибудь удочерю, – пробормотала она.

– Тебя саму удочерять надо. Хочешь, удочерю тебя?

– Нет, – искренно ответила соседка и после паузы спросила: – А его-то не жалко?

– Кого? Рудика, что ли? – почему-то бухнула Лидка.

– Да нет. Дитятку… – еле слышно произнесла девочка.

– Которого из десяти? – потребовала уточнения парикмахерша.

Сопалатница с ужасом уставилась на нее.

– Ну почему вы такая злая, Лидия? – в голосе ее почувствовалась мольба, будто от ответа на заданный вопрос зависела вся ее будущая жизнь.

– Потому что у меня доброе сердце, – объяснила парикмахерша. – А доброту приходится прикрывать злом, потому что иначе съедят на фиг.

– А отец… Отца-то последнего хоть знаете?..

– А ты до сих пор ничего не поняла? Вот действительно дура! – и Лидка натужно засмеялась, поразившись недальновидности своей соседки.

Здесь в палату влетел порыв сильного ветра. Он выбил настежь полузакрытые рамы, стекла в них звякнули, как порванные струны. Запах перетушенной капусты из местной кухни сдался и побежал трусливо на цыпочках из коридора больницы на улицу. В лицо ударил горячий воздух странствий, будто ты стоишь у железнодорожной насыпи, а мимо тебя проносится скорый.

Лидка соскочила со своей кровати. Не запахнув халата, с вываливающимися из-за пазухи пирожками, которые соблазнили многих, но не пригодились никому, бросилась к окну и поразилась: над городом висела серая мгла. Со стороны озера Яровое налетел нешуточный ураган, будто невидимое чудовище прочищало горло и нос, чтобы дунуть, плюнуть и гаркнуть по-настоящему.

– А говорили, что ясно, – сказала Лидка, с трудом закрывая рамы. – Набрехали. Сейчас гроза долбанет.

– Еще с утра парило. Я аж вся пропотела, – подтвердила сопалатница.

Начали выть собаки. Лидка увидела, как на улице Орлеана возникло небольшое американское торнадо. Вихрь пыли завертелся на пуантах, завязался узлом и, втянув в себя куски сухой травы и обрывки бумаги, двинулся вперед по переулку, как сумасшедший танцор.

Картина была дикой, безотрадной. Лидка даже задвинула шторы, чтобы не видеть этого природного недомогания, когда воздух мутит, а под озером кто-то большой и грузный переворачивается с боку на бок.

А когда она возвратилась на свою железную кровать, то в палату вошел незнакомый ей гражданин.

– Вы Лидия Павловна Дериглазова? – спросил он тихим вкрадчивым голосом, слегка улыбаясь и излучая всем видом своим крайнее расположение.

– Ну? – подозрительно откликнулась Лидка, оглядев его с ног до головы.

– Это вам, – он подал ей в руки авоську с апельсинами. – Апельсиновый сок в свежем своем состоянии препятствует тромбозам, повышает иммунитет и способствует укреплению потенции. Разрешите, я присяду.

4
{"b":"246575","o":1}