Благо показалась остановка рейсовых автобусов, где рядом был киоск, к которому я самым естественным образом мог подойти, чтобы запастись чтивом на дорогу. Стоя у прилавка, я услышал за спиной, как они уговаривают приятеля что-нибудь сыграть на саксофоне: тот поначалу отнекивался, мол, пальцы одеревенели, мямлил что-то о влиянии мороза на мундштук саксофона, но в конце концов защелкали замки футляра, и под ритмичные хлопки всей компании паренек заиграл – ну конечно же, колыбельную из «Rozmary's baby». Теперь по крайней мере у меня появился повод обернуться. Мелодия для него была трудновата – раз-другой он дал петуха, но прямо напротив стояла та самая парочка: косенькая блондинка и бритоголовый, которые, прижавшись друг к другу, так восторженно слушали, что прервать игру было бы по отношению к ним жестоко, поэтому он играл дальше, раскачиваясь и притоптывая в такт ногой в грязной кроссовке, будто все лучше вживаясь в роль. Меня пробирал озноб: в моих черных ботинках было совсем не жарко.
Но тут к остановке подрулил автобус, и, похоже, его появление застало всех врасплох. Саксофонист вынул мундштук изо рта, слушатели сперва замерли, а потом стали беспокойно оглядываться, будто проснувшись и как бы не веря, что все уже кончилось. Королева – кто же еще?! – первой начала прощаться; я не сразу разобрал, кто собирается садиться в автобус, а кто остается на улице; крича наперебой, они обещали друг другу писать – речь шла, разумеется, о е-мейлах, мелькнуло у меня в голове, – тем временем в недрах автобуса исчезли две девушки и саксофонист, а Королева, довольно бесцеремонно оторвав от бритоголового косоглазенькую блондинку, сказала: Виолка, собралась ехать, так поезжай. У той носик совсем покраснел от плача, бритоголового же неожиданный взрыв эмоций (по крайней мере мне так показалось) несколько обескуражил. Двери со стуком захлопнулись, автобус тронулся, пыхнув черными клубами дыма, еще долго висевшими над мостовой в круге света от фонаря. И они остались втроем: Королева, бритоголовый и тот, с непослушными вихрами, который, как мне почудилось, напоминал меня в молодости. Во сколько у вас поезд? – спросил он, когда они проходили мимо меня. Ответа я не расслышал. А у меня попозже.
Троица потопала вперед, я двинул за ними; мне подумалось, хорошо бы они приняли меня в свою компанию – очень уж мне было тоскливо в тот вечер под черным пустым небом, без Баси, без ее сына, которого я никогда не видел. Но вместо меня с ними шагал, как бы моим представителем, долговязый, на которого я не мог глядеть без улыбки. А все-таки приключилось со мной что-то необыкновенное: я как будто посмотрел фильм со своим участием. От курортного парка мы уже отошли на приличное расстояние, впереди извивалась зажатая между каменными, довоенной постройки особнячками Железнодорожная улица. Дверь приземистого здания вокзала зевнула, пропуская их внутрь, а потом – еще раз (это уже меня). Я оставил их в зале ожидания, а сам пошел забрать вещи из камеры хранения. Вернувшись, сел к ним спиной и навострил уши. Да я знаю, туда сложно сдать экзамены, но режиссерша из драмкружка говорит, что у меня есть шанс, рассуждал мой двойник. Конечно, подам документы куда-нибудь еще, не знаю, может, на журналистику. – А у тебя там кто-нибудь есть? В театральное без этого и соваться нечего, подала голос Королева, Я-то мечтаю забраться в какую-нибудь глухомань, в деревню, поселиться в большом доме и устраивать что-то вроде арт-тусовок. К примеру, пленэры для художников: должен же кто-нибудь взять на себя их организацию. А я бы писала – для меня стихи самое важное, ну и пусть, что больших денег так не заработаешь, можно же ограничить потребности, кстати, вовсе не обязательно сразу обзаводиться «мерседесом» – «полонез» тоже сойдет, правда ведь? Но и пленэры какой-никакой доход принесут, а Яцек будет приезжать ко мне со своим театром и показывать спектакли, что скажешь, Яцусь? Скамейка у меня за спиной скрипнула – видимо, мой двойник помотал головой. Вот уж не уверен, что на такие средства можно прожить. На дом наверняка будет уходить уйма денег. Я имею в виду, на само его содержание. – Совсем не нужно, чтоб дом был огромный, оборвала его Королева, а бритоголовый добавил: Но ты же понимаешь – начинать нужно с высокой планки. Если есть мечты, есть из чего выбирать, потом кое-что отсеется, пока не остановишься на чем-то одном. А без мечты, брат, – зарез. Я 'хоть тресни, а буду играть. Железно.
Их беседу прервал голос из вокзального репродуктора, объявивший посадку на поезд до Катовице, – они стали прощаться, Королева сказала парню, чтоб не думал и нос высовывать на перрон, замерзнет, ведь они же будут переписываться, – и мой двойник остался в одиночестве. Мы сидели спина к спине, чуть ли не касаясь друг друга головами. И я подумал, что охотно влез бы в его шкуру, а потом подумал – нет, слишком уж мы похожи. А что, если сейчас, спустя годы, снова бы подвернулась возможность поехать на такой конкурс? – нет, ничего особо привлекательного в этом бы не было. Я взглянул на часы, а потом – с беспокойством – через стеклянную дверь на перрон, там стоял поезд, похоже, что мой, видно, я прослушал, как на него объявили посадку. Парень тоже поднялся. Неужели нам с ним по пути? Он тоже живет в Варшаве? Мне показалось это странным, еще более странным, чем все прочее. Парень забросил за спину рюкзак, я подхватил свою сумку. И тут наши взгляды встретились.
– Извините, вам тоже в Варшаву? – спросил я.
Парень хмуро сдвинул брови и только что не сплюнул.
– Чё те надо, педик? – рявкнул он. – Думаешь, я не видел, как ты за мной таскался?
– Извините. – Мне не без труда удалось изобразить на лице подобие улыбки; я понимал, что, если повышу голос, он только укрепится в своем идиотском подозрении. – Да нет, вы не подумайте, не в том дело. Это даже не «Смерть в Венеции», – вдруг вырвалось у меня.
– Ишь чего вздумал – мозги мне парить какой-то там смертью, а ну проваливай, пока цел, о'кей? – и, довольный, что сумел дать достойный отпор, долговязый направился к выходу на перрон.
Я в растерянности сделал несколько шагов; в стекле маячило мое отражение: мужчина с седеющими висками, в длиннополом пальто и черной шляпе. Ну и ну. Тем временем парень резво вскочил на подножку – совсем как я когда-то. И вдруг я осознал: мне не надо уже никуда ехать. Некуда и незачем. И сразу взбодрился. Мимо прошла уборщица с ведром, в котором плескалась грязная вода с хлопьями пены; откуда-то я знал, что у нее есть школьница-дочка, а сама она сильно рассчитывает на выигрыш в лотерее. Над вокзалом пролетали птицы – я это почувствовал. Минутой раньше они сорвались с дерева, стоящего на Железнодорожной улице: их спугнул кот по кличке Котик; хозяйкой его была пенсионерка из четвертой квартиры. В станционном буфете из теплого углубления в стене, где проходил стояк центрального отопления, в сторону кухни побежали два таракана. Путешествие переживет лишь один из них. За стеной в подсобке буфетчица заваривала чай для инженера из Валбжиха. Мое сердце, перекачивая кровь, билось ровно – пятьдесят восемь ударов в минуту. Край стенной панели, серой от пыли, на худой конец, мог бы сойти за линию горизонта, если смотреть с берега моря. Все было таким прекрасным. Таким бессмысленным. И таким прекрасным.
