Дальше-лучше: "Я. Черский в 1886 г. насчитал 174 мыса (Я уверен что никто не сосчитал все мысы у берегов Черного моря.), из них 101 (кошмар!) находится на северо-восточном побережье, 73 – на юго-восточном… заливы… из них самый большой Баргузинский площадью 725 кв. км. (он же самый глубокий 1284 м), Чивыркуйский – 270, Провал – 197, Посольский – 35, Черкалов – 20, Мухор – 16 кв.км…". И еще много чего к этому приплетено в таком же духе. Какого черта! Я физик по образованию и математик тоже, но я никогда не могу вот так с ходу представить себе "Баргузинский залив площадью 725 кв.км" даже примерно. Для этого я должен извлечь квадратный корень из 725. Получается 26 925 824 03567 км. Стало быть площадь залива равна площади квадрата с такой вот стороной. Теперь попробуйте представить такой квадрат. Ни у кого ничего не получится.

Если вывести весь сибирский народ в степь и устроить соревнование по представлению квадрата Баргузинского залива, то до десятых долей километра дело, я думаю, не дойдет. Разброс в результатах представления будет страшный, наверное от 10 до 50 км. И никто не сможет воткнуть флажок в степь на отметке 26 925 824 03567 км. Никто. Краеведы, мать вашу! Свихнуться можно от такой арифметики.

Разверзлись небеса, открывая бесконечную синь. Ветер стих, развернулся и сделался попутным. Я поспешил собираться.

Женя вышел меня проводить. Ему было жаль, что нам так и не удалось поговорить как следует. Наверное для этого понадобилась бы целая неделя, потому что Женя – старый и пережил на своем веку всякое, и, наверняка, у него накопилось много безответных вопросов или просто тоски-печали. Мне тоже хотелось с ним пообщаться и не торопясь, попариться в бане, но меня тянуло вперед. Я чувствовал себя на пороге посвящения в великое таинство природы.

Отвалив от берега поставил парус и, как всегда, через несколько минут ветер стих.

В течении первой половины дня стараюсь приноровиться к местным ветрам. Кажется, несчетное количество раз пытался идти под парусом – ничего не получалось. Как только поднимаю парус и напяливаю на себя все теплые вещи, ветер неожиданно стихает, и надо опять переодеваться и переоборудовать лодку под весла. Ветер дует минут по 15, иногда – 30, и сила его достаточна, чтобы существенно ускорить и облегчить продвижение вперед, но массы воздуха проносятся надо мной совершенно бесполезно и только сбивают с толку. Наконец сообразил, что надо, и переделал рейковый парус на прямой. С таким парусом управляться проще и его можно быстро поднимать и опускать, не бросая весел. Получилось неплохо, правда при сильном ветре лодка кренилась и могла перевернуться. Так чуть было не потерпел крушение, проходя губу Песочная (тоже еще название: сначала бухта Песчаная, а за ней Песочная).

Берега лесистые и довольно крутые, иногда обрывистые. Ближе к воде лес смешанный, выше – похоже, состоит из одной лиственницы.

Земля, простиравшаяся от меня по разные стороны, исконно инородческая, бурятская: русские здесь пришлые. С этим связаны бездушные названия мест в большинстве случаев. Называют природу, как правило, только для обозначения или в честь кого-то или, что самое страшное вообще, не называют никак. Сколько больших гор не названо русскими: посмотрите на карту. У бурят же, наоборот, существует множество всевозможных духов связанных с различными местами. Такое отношение к миру я думаю более правильное, любовное и бережное, но вместе с тем необычное для нашего понимания. Мы, русские, можем просто поговорить на эту тему, но чтобы попытаться проникнуться идеей одухотворенности конкретного природного объекта, такого нет. И в Библии об этом не написано, там все как-то вообще.

Природа здешняя одухотворена не нами, но ничего в этом плохого нет – не разрушить бы то, что уже существует.

Бурятский народ очень необычен. Необычность его проявляется во всем. Взять хотя бы народные способы бередить душу жалостью с помощью песен и поверий. Вот что я нашел в докладах Императорского Географического Общества за прошлый век.

В стародавние времена в городе Иркутске отлавливали молодежь с целью подлечиться нетрадиционным способом (молодой человек – жертва почему-то был обязательно бурятской национальности). Его отлавливали и на стенке распинали, приколотив гвоздями. Потом с живого тела срезали бритвами куски мяса для приготовления снадобья. Жертва обязательно должна быть живой, иначе мясо потеряет целебные свойства. При этом бедный бурят не ощущал боли и пел песню:

Песню эту напевал несчастный бурят своим товарищам, которые стояли тут же рядом. Они стояли и запоминали слова песни, после чего ее начали петь буряты заунывным и печальным напоем повсеместно, заливаясь при этом горючими слезами.

Жалостливость не бурятская отличительная черта – это достояние всего человечества. Жалости полно у нас, у русских: тот же "замерзающий ямщик" или современные жалостливые туристические песенки. Не все, конечно, туристические песни жалостливые, а только, на мой взгляд, самые неудачные. Содержание их незатейливое: группа людей залезла в глухомань и сидит там, обливаемая дождями и обдуваемая ветрами, выполняя при этом тяжкий и рискованный труд. А тем временем где-то далеко, в городах сидят такие же, но в тепле и уюте. Мы с вами должны представить и тех и других сразу, почувствовать разницу и преисполниться чувством жалости. В студенчестве мы никогда не пели таких песен, но на самом деле их очень много. Однако до бурятской жалости нам, славянам, далеко.

А что же товарищи бедного бурята? Они не бросились на выручку и не убежали со страху домой, они стояли рядом и запоминали слова предсмертных стонов своего приятеля. Необычно все это.

В этот день прошел 40 км. Шел до позднего вечера и никак не мог найти себе подходящего места для стоянки: пляж был или узок или усыпан здоровенными булыганами, на которых не поставить палатку. Начало темнеть, и я высадился на небольшом пляжике всего метров пять в ширину. Обычно, когда останавливаешься для ночлега, то стараешься найти какую-то особенность: корягу причудливой формы, широкий и плоский берег, защищенный мысом от ветра, наличие дров поблизости и т. д. Там, где я остановился, не было ничего особенного. Походил по берегу и не нашел никакого обоснования для места, на котором поставить палатку. Все вокруг одинаковое: по виду, по впечатлениям и по тому безразличию, с которым относилась данная местность к моей персоне.

Место не представляло из себя никакой особенности – оно было обычным и скучным.

За день страшно устал и чувствовал себя опустошенным, даже не хотелось разводить костер и готовить пищу. Сижу на обычном камне в совершенно обычном месте, не испытывая никаких особенных ощущений. Даже не грезится: я просто существую.