— Ходите с ним? — спросил Гурген на профессиональном языке охотников. — По перу?
— А как же, — ответил мужчина.
— Хорошо работает?
— Неплохо.
— В холке он сколько у вас? — продолжал Гурген деловитым тоном.
— Сорок пять.
— Лапы в комке? Поиск хороший?
Мужчина испытующе поглядел на Гургена.
— Охотник, что ли? Лесник или полевщик?
Но Гурген, как видно, исчерпал уже все известные ему охотничьи термины и потому честно ответил:
— Да нет, я так… любитель. Из книжек больше. У Тургенева Ивана Сергеича, у Пришвина.
— Тогда скажу, как для любителя: поиск у этих собак энергичный, нешироким челноком, а потяжка более быстрая, чем у легавых. Мой однажды причуял бекаса против ветра на расстоянии в двадцать пять шагов, представляете?
Мы с Гургеном сделали вид, что представляем, а жалостливая Аня спросила, глядя на короткий беспрерывно виляющий хвост Каро:
— Для чего им, бедняжечкам, хвосты отрубают? Это ведь больно.
— Хвосты не рубят, а купируют, — внес поправку мужчина. — Сидеть!
Это он сказал Каро, который сразу уселся и продолжал вилять хвостом под собой, отчего бока у него дрожали, как будто ему холодно.
Признаться, я до сих пор думал, что купируют только железнодорожные вагоны, отчего их так и называют — «купированные», но, оказалось, и собачьи хвосты тоже.
Пока я свыкался с этой мыслью, наш новый знакомый начал весьма подробно объяснять Ане, почему у спаниелей нет доброй половины хвоста: причиной тому частота и скорость их виляния, в результате чего они во время охоты на болотную дичь раздирали бы его в кровь об осоку или камыш.
— И какова же скорость виляния? — поинтересовался любознательный Гурген.
Хозяин Каро призадумался.
— Полагаю, — ответил он потом, — э… э… в среднем около ста в минуту. Если не больше… Но это что… А вот, как вы думаете, сколько собака различает запахов?
Аня предположила, что пять. Мы с Гургеном сразу накинули еще полсотни.
— Сто! — сказал Ашотик: он уже хорошо знал эту цифру.
— Около сорока тысяч! — победоносно воскликнул мужчина, потрясая пивной бутылкой. — Что, не ожидали?.. Вот вы словарями, наверное, пользуетесь, — при этом он посмотрел почему-то на Гургена, — иностранными и другими, книжки читаете. Сколько в них слов?
— В моем толковом русского языка, — сказал Гурген, — пятьдесят семь тысяч. В орфографическом — сто десять тысяч.
— В двухтомном англо-русском, — припомнил я, — аж сто пятьдесят.
— Но разговариваем-то мы от силы с помощью всего нескольких тысяч, — виноватым голосом сказала Аня.
— Вот видите! — обрадовался хозяин Каро. — А собака общается с нами и со всей природой на языке многих тысяч запахов.
И все мы с уважением посмотрели на черный влажный собачий нос.
Ашотик, кому были не слишком интересны эти подсчеты, спросил человека с бутылкой:
— А ваша собака… она может найти чего-то, если спрятать?
— Еще как! Давай какую-нибудь вещь.
Не долго думая, Ашотик стащил с ноги сандалию. Аня попыталась возразить, но хозяин Каро успокоил ее, сказав, что в крайнем случае, отдаст мальчику свои ботинки сорок шестого размера. После чего дал Каро понюхать сандалию, велел сидеть, опустил бутылку с пивом в карман и с сандалией в руке скрылся в кустах. Слышно было, как хрустели сучья под его тяжелыми шагами.
— Теперь сам не найду, — сказал он, когда вернулся. — Вся надежда на Каро.
— Ой, а как же?.. — воскликнула Аня, и мужчина подмигнул ей.
— Обижаете, дама, — сказал он. — Такая собака да не найдет?.. Ищи, Каро!
Тот сорвался с места, но побежал куда-то в сторону, и Гурген с огорчением крякнул, однако мужчина его успокоил:
— Не переживайте. Собака будет делать круги и постепенно сужать их, пока не причует дичь.
— Сандалию, — поправил его Ашотик.
— Ему все равно, сынок. Для него главное не форма и не цвет… Цвета они вроде бы не очень различают. Главное для них запах.
— Бедняжки, — сказала Аня. — Как ужасно: не видеть голубого неба, зелени…
— Красных флагов, — ехидно вырвалось у меня, но никто не обратил внимания на мою отчаянную смелость.
И тут из кустов выскочил Каро, подбежал к хозяину и положил к его огромным ногам едва заметную сандалию Ашотика.
— Молодец, — сказал хозяин и выдал собаке кусок печенья, а владелец сандальи сделал попытку поцеловать Каро в белую звездочку на лбу, но был своевременно остановлен матерью, и тогда вцепился в виляющий обрубок хвоста, на что пес не обратил никакого внимания.
Мужчине, видимо, не очень хотелось расставаться с нами, потому что он вопросил голосом фокусника в цирке, когда тот вызывает кого-нибудь из публики, чтобы вынуть у него из кармана голубя или настольную лампу:
— Может, кто еще хочет попробовать?.. Только давайте другой предмет, — поспешно добавил он, потому что мы с Гургеном начали дружно стаскивать с себя босоножки.
Пока мы раздумывали, Ашотик сорвал с головы панамку и с криком «ищи!» ловко забросил ее в кусты.
— Эх, что же ты! — сказал мужчина. — Надо было дать понюхать!
— Растяпа! — сказал Гурген. — Плакала твоя панамка. Теперь ищи сам. Кругами. Хоть до вечера. А мы купаться пойдем.
Ашотик приготовился пролить слезы, но хозяин Каро сказал:
— Не плачь. Дело поправимое… Наклони голову! Ниже… Нет, лучше встань на четвереньки.
И тут Ашотик не удержался и пролил слезы обиды, но мужчина, сложившись почти вдвое, склонился к нему и объяснил, что вовсе не хочет его обидеть: просто нужно, чтобы Каро понюхал твои волосы. Понял?.. Ашотик понял, слезы у него моментально высохли, он с готовностью плюхнулся на все четыре конечности, а Каро по команде хозяина вежливо прикоснулся к его волосам влажным носом. После этого мужчина наклонился к Каро и тем же убедительным тоном попросил его «искать там… искать…» и махнул рукой в сторону исчезнувшей панамки. Пес немного задержался, словно обдумывая просьбу хозяина, затем мотнул головой и исчез в кустах.
— Наверное, спаниели самая умная порода? — сказала Аня, в ее голосе невольно прозвучали льстивые нотки.
Однако хозяин не поддался на лесть.
— Все собаки умные, — ответил он. — За исключением глупых. Как и люди. А вот что спаниели самая старая из охотничьих пород, это вроде бы верно. Если хотите знать, они попали в Европу еще в древние времена. Из Египта и Греции. Больше двух тысяч лет назад. Тогда охотничьим собакам намного трудней было: требовалось обнаружить птицу, но не вспугнуть — чтобы охотник мог набросить сеть. Представляете?
Я постарался представить, и мне стало невыразимо жаль далеких предков Каро. А он сам показался уже из кустов с панамкой в зубах и получил еще один кусок печенья.
— Спасибо, — сказала Аня, водружая на голову Ашотика панамку. — А сколько вашему песику лет?
— Четыре, — ответил хозяин и, предупреждая следующий вопрос Ани, продолжил: — Хотите знать, сколько это на человеческий возраст? По самому последнему способу пересчета шесть месяцев жизни щенка можно приравнять к десяти годам человека, один год — к пятнадцати.
— Ого, — сказал я, произведя в уме кое-какие арифметические действия, — выходит, вашему Каро уже под шестьдесят?
— Нет, тут не совсем так. Специалисты в этих делах приравнивают два первых собачьих года к нашим двадцати четырем, а потом каждый год собачьей жизни к четырем человеческим. И, значит, Каро сейчас в самом расцвете лет. Ему…
— Тридцать два! — крикнул Гурген, и бритоголовый мужчина одарил его благосклонной улыбкой.
И тут я вспомнил вдруг просьбу Алика, с которой тот обратился к друзьям после того, как вернулся с норвежского острова Шпицберген, где, судя по его рассказам, ему было довольно тоскливо, потому что близких людей среди советских работников он как-то не обрел и если общался, то большей частью с их ротовой полостью, а что касается основного населения острова — норвежцев, то общение с ними было вообще нашим людям строго запрещено — от полости рта до пят. Однако на собак запрет не распространялся, и Алик познакомился с местной лайкой, которая привязалась к нему; они совершали совместные прогулки и даже делали вид, что охотились. Пес был крупный, красивый, и звали его Каплин, с ударением на последнем слоге, что в переводе означает, по-видимому, «Мыс Лин». Так вот, просьба Алика заключалась в том, чтобы помочь ему найти хорошего щенка охотничьей породы, но не из крупных: потому как жил Алик в комнате размером едва ли больше восьми квадратных метров.
