ГЛАВА V.
«Ну, воентехник!..» Юрий в амплуа Гарольда Ллойда. Эротические видения… А тем временем в Польше… Стажировка под Минском
1
— …Ну, давай, воентехник, поехали!.. Да не жми так на газ!.. Сцепление, сцепление выключи!.. Теперь первую втыкай… Отпускай… плавно… Не рви!.. А, твою… Бери рукоятку, заводи снова… От стартера не возьмет…
Воентехник Юрий покорно вылез из кабины грузовика, подошел к радиатору с белесой овальной нашлепкой на облицовке: «ГАЗ», с трудом сунул заводную ручку в нижнюю прорезь («проклятая, никак не зацепляется!»), крутанул… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… («Черт! Хорошо, инструктор не видел… Он ведь предупреждал: не надо отпускать…»)
— Давай еще! — закричал инструктор из кабины. — Пересосал, когда первый раз заводил. Говорили тебе…
Юрий крутанул снова. Двигатель заработал.
Ух, слава Богу… Но теперь новая опасность: чтобы опять не заглох, когда будут трогаться с места. А потом все эти переключения, прогазовки… и вообще — нужно сразу смотреть вперед и назад, налево и направо… И тормозить, и снова ехать… А кругом люди, трамваи, рельсы, столбы, тротуары… Охренеть можно…
— …Куда поехал на милиционера?! Видишь, он пузом к нам стоит! Тормози, твою!.. Ну, воентехник, слабо у тебя с ездой, нужно навыки отрабатывать… Давай поехали! Да выжми сцепление-то! Не слышишь, рычит, как серпом по яйцам!.. Так, теперь прогазовочку… переключай… Да не туда суешь, это третья!.. Ну, воентехник…
Не пройдет и года, как эти разболтанные от рожденья «газики» станут для Юрия чуть не домом родным — он будет знать про них все: что силенок им здорово не хватает, что застревают в любой луже, что обогрева в кабине не было и нет, что у них все время летят промежуточные валики, что заводить их — мука мученическая — и летом, и зимой…
А пока он старался прилежно выполнять указания инструктора — но у него не очень получалось, и это было неприятно и унизительно. У других — ему казалось — все выходило куда лучше и быстрей.
За рулем он очутился не по собственной воле, а потому что они в Академии почти уже закончили изучение устройства автомобиля и теперь необходимо было научиться его водить. Может, оттого, что Юрий так и не удосужился понять, что же заставляет машину двигаться и как устроены карбюратор или там задний мост, она упрямилась и не хотела ему подчиняться так, как другим новичкам. А может, дело в том, что нудно ему это было — не вызывало ни любопытства, ни удовольствия. (Однако уже через несколько лет и до сей поры, спустя полвека, каждый раз, садясь за баранку, он испытывал и испытывает целый рой приятных чувств, в которых перемешаны в разной пропорции — легкий азарт, чувство освобожденности, еле ощутимого превосходства, новизны, предвкушения чего-то, наконец, просто спортивный интерес…)
А в том году было опять все тошно, неинтересно, и езда за рулем находилась далеко не в последнем ряду. На подсознательном уровне он начинал уже, видимо, понимать, что Академия и профессия инженера нужны ему, как… как крокодилу галстук (тогда еще не было в ходу выражение «как рыбке зонтик»). Кроме того, вообще было одиноко, тоскливо, скучно; дружить по-настоящему не с кем; влюбиться — не в кого; действия на сексуальном фронте давно окончились, и возобновить не было ни умения, ни куража.
Ранней осенью того же года он ехал как-то в трамвае, на передней площадке прицепного вагона. А на задней моторного стояла девушка, и они смотрели друг на друга. И Юрий вдруг почувствовал, что она та самая, которую он, быть может, давно искал и не находил… И она поняла и ответила тем же… А потом вскоре они сошли — она и какая-то женщина, наверное, ее мать…
От Ары он вдруг получил сумбурное письмо — о каких-то несбывшихся мечтах и поруганных чувствах. Концовку вообще не сразу уразумел — там было написано: «…никогда, все-таки, не думала, что ты окажешься таким Гарольдом Ллойдом». А когда сообразил, что к чему, это его и насмешило, и немного тронуло: он тоже не читал байроновского «Чайльд Гарольда», но, конечно, никогда не спутал бы его со знаменитым американским комиком, один или два немых фильма с которым видел еще в детстве в кинотеатре «Унион». Либо Ара в таком волнении писала, что перепутала имена, либо… Что ж, в конце концов, в школе Байрона не проходили, да и училась она так давно…
(Под новый 1993-й год мне приснились вдруг обе сестры — Ара и Эльвира. Приснилось их жилище, куда я так и не зашел после войны, жалкие две комнатушки. Женщины выглядели вполне сносно для своих лет, мы о чем-то мирно беседовали — не помню о чем, и я проснулся с приятным чувством исполненного долга: все-таки повидал старых знакомых…)
Отнюдь не заменяя собой действенную практику, временами, как и раньше, посещали Юрия эротические видения. Вернее, он сам вызывал их, но, опираясь при этом не на свой весьма скромный опыт, а по-прежнему используя прочитанное в книгах и добавляя, экспромтом, нечто, возникающее в его распаленном воображении.
Теперь, когда мы вступили с весьма значительным запозданием на всеобщую стезю легальной эротической свободы в искусстве, я с некоторым интересом замечаю, что тогдашние альковные мечтания Юрия удивительно совпадают со многими сюжетами и кадрами таких кинофильмов, как, скажем, «Фанни Хилл», «Калигула», «Аморальные истории»… Что они просто сколок того, что описано в «Истории О», в «Ксавьере», в «Записках джентльмена Викторианской эпохи»… И это свидетельствует, во-первых, о том, что ничто, увы, не ново под луной, а во-вторых, о достаточно богатом воображении моего героя, который, возможно, сумел бы, доведись ему этим заняться, не слишком отстать в литературном изображении эротических сцен от таких признанных мастеров этого дела, как Джованни Казанова, преподобный Ллеланд, маркиз де-Сад, Генри Миллер, а позднее Джеймс Болдуин, Гарольд Роббинс. А также от двух мало кому известных дам российского розлива, родившихся задолго до революции 1917 года, — Екатерины Бакуниной и Л.Зиновьевой-Аннибал. Впрочем, большинство из них — просто мальчишки и девчонки, в сравнении с нынешними литераторами обоего пола, ба-альшими доками по части секса.
В то же время порнография в ее, так сказать, обнаженном (куда уж обнаженней!) виде действовала на Юрия слабее. В этом он убедился, когда много лет спустя, начав выезжать «за бугор», смотрел там порнофильмы. (Его жена Римма просто неприлично хохотала на одном из таких фильмов, глядя на нелепо-суетливые действия партнеров на экране. Ее смеху громко вторил сосед по ряду — полупьяный рыжий шотландец. Остальные пять зрителей хранили стойкое молчание…)
Интересная, все-таки, штука критерии вообще и мерка того, что называть порнографией, в частности. Ну, хорошо, порнография (от греческого «порнос» — развратник) — это непристойное, циничное, бесстыдное, непотребное, наконец, изображение сексуальной жизни. Но, во-первых, что считать таковым — обозначенным всеми употребленными выше эпитетами? И кому решать? Кто судьи?.. Если моя покойная мама — то уменьшительное от слова «грудь» уже вызывало у нее недовольную гримасу. А если, к примеру, мой друг, журналист Валя — то его не проймешь и куда более определенными терминами, а также их графическим или словесным описанием. Кроме того, одно и то же изображение может, в зависимости от вкуса, ума и таланта «изобразителя», выглядеть и свято, и святотатственно, вызывать отвращение или удовольствие, приятие или отталкивание.
Взять те же квази порнофильмы, которые еще можно определить как «очень эротические». «Калигула», к примеру. Не берусь говорить за других, о себе же скажу, что своими сценами любого вида сексуальных излишеств он не вызывал естественного, казалось бы, возбуждения, но совсем наоборот — ужас перед жестокостью и вседозволенностью одних (одного) по отношению ко всем прочим и перед полной беспомощностью последних. Иными словами, вызывал, если хотите, социальный протест.
