Эта книга написана о юморе. Я убеждён, что юмор спокойно может бороться с ностальгией, депрессией, инфляцией, девальвацией, с безденежьем и другими недугами. Если юмор здоровый — он обязательно победит.

Многие родители оставляют своим детям в наследство нефтяные вышки, фабрики, большие деньги. Это, безусловно, хорошо, но не менее важно оставить детям в наследство чувство юмора. Конечно, при чувстве юмора одна нефтяная вышка не помешает. Пусть качает нефть для смеха.

Меня удивляет и смешит таможня. Её сотрудники выворачивали мои чемоданы, карманы в поисках ценностей, но никто из них не мог догадаться, что они спокойно дают мне возможность перевезти через границу юмор.

О, сколько людей, событий и организаций пытались отнять у меня юмор. Особенно старалась советская власть.

Но ничего не вышло. Я шутил, шучу и буду шутить. Потому что я не могу иначе.

Меня юмор спасал от всех невзгод и дал возможность выжить. Меня тоже иногда посещают мрачные мысли, но я тут же беру свою книгу и прочитываю на одном дыхании несколько страниц. Смеюсь, получаю удовольствие, и настроение опять потрясающее. Если у вас есть сомнения по этому поводу, пожалуйста, прочтите эту книгу.

Я родом из Киева. По происхождению дворянин, так как родился во дворе. Справа от нашего двора был «Евбаз», еврейский базар — культурный центр города, напротив — колония малолетних преступников — высшее учебное заведение закрытого типа. Неплохое окружение выбрали родители для моего воспитания.

Мне было четыре года, а старшему брату четырнадцать, когда умер отец, наша семья, чтобы отвлечься от голода, всё время пела и танцевала. Старший брат был танцором-самородком и обучил нас всевозможным танцам. Это не только спасло меня от голода, но и сделалось со временем моей профессией.

Когда пришло время, сосед, старик Абрамович, отвёл меня в школу. В классе, когда распределяли общественные нагрузки, я взялся за огород. Попросил всех учеников принести картошку, рис, вермишель, фасоль, огурцы, помидоры и так далее. Дома из этих продуктов мы варили супы. Пришло время сбора урожая, я посетовал на неурожай. Тогда класс мне дал ещё один шанс. Естественно, вторая попытка окончилась так же, как и первая — супом. После чего соученики отказали мне в доверии. Агроном из меня не получился.

Вскоре после этого сосед, бывший старше на четыре года, соблазнил меня поехать в Москву. Тогда я впервые увидел Ленина в гробу. Поездка длилась десять дней, и всё это время нас разыскивала милиция.

Первое путешествие мне обошлось довольно дорого. Меня исключили из школы. Сочли, что от дурного примера надо скорее избавиться. Я подался в цыганский табор. Какая там была жизнь! С едой проблем не было, все гадали, все воровали, а потом до глубокой ночи пели и танцевали. Табор стал для меня университетом. И уже потом, став профессиональным артистом, я лихо исполнял в ансамблях и театрах цыганские танцы.

Чем я только не занимался в те давние годы: торговал ирисками, папиросами, был подручным маляра, кровельщика, водопроводчика. Но, к сожалению, нигде долго не задерживался. Как правило, подводила страсть к шуткам и розыгрышам.

В нашем доме поселилась проститутка. Красивая, лет тридцати, аппетитная блондинка. Мне она платила деньги, чтобы я распускал во дворе слухи, что она портниха. А мне что? Я мог пустить слух, что она мать Миклухи-Маклая или его дочь. Ей приносили вещи для шитья, она снимала мерку и отдавала шить портнихе.

Именно тогда состоялся мой дебют на профессиональной сцене. Первыми, кто оценил мой талант, были киевские уголовники. Поверьте, нет более благодарной аудитории, чем уголовники. Это я понял тогда, в юности, и утвердился в своём мнении, проведя в тамбовской тюрьме в их обществе год и две недели.

По соседству с нашим домом был Троицкий рынок. Когда базар к вечеру стихал, там собирались карманники, домушники, налётчики и их возлюбленные. Я для них выступал. На деревянных стойках я бил чечётку, цыганскую пляску, яблочко, блекбот, барыню и ещё Бог знает что. Мне часто приходилось менять репертуар, так как зрители изо дня в день оставались прежние. Со временем я перешёл на синтетический жанр — танец с разговорами и танец с куплетами. Уголовники ко мне относились хорошо, а главное, они спасали меня от голода.

Неожиданно у меня появился партнёр по эстраде. В нашем доме умер человек, и его сын Хаим остался круглым сиротой. Худой, шея как спичка, одетый в длиннополую солдатскую шинель, которая в зимние месяцы спасала его в отсутствие обуви: он выработал волнообразную походку, так что полы шинели стелились впереди него на снег, и он на них наступал.

Хаим понял, что жалость к себе не вызовешь — всем плохо — и сыт ею не будешь. Он выучил весёлые фривольные куплеты на бытовые темы, ездил в трамваях и пел.

Хаим знал, когда какой апостол родился и когда он умер, все праздники — православные и еврейские. По его внешности было трудно определить его национальность, поэтому он спокойно работал на два фронта. Во время Рождества Христова он приходил к православным, молился, обвинял евреев, что они нечестно и некрасиво поступили с Иисусом Христом, тут же получал подарки и еду; во время Пасхи кулич и крашеные яйца.

Когда наступали еврейские религиозные праздники, тут он был царём. Вскользь упомянув, что молитвы сироты доходят до Бога быстрее всего, что, естественно, должно было придать им большую ценность (в материальном выражении), Хаим принимался за работу. Со слезой в голосе он читал молитвы на древнееврейском языке, рыдая, бил себя в грудь, вспоминая умерших, желал счастья и перечислял родственников, живущих в других городах, чьи имена и отчества он каким-то образом узнавал. Получив всевозможные подношения и продукты, он опять благодарил их и Бога за то, что есть хорошие люди, и дай Бог, чтобы они были вечно. Во время благодарения речь обрывалась рыданием и он уходил.

Когда умер отец Хаима, их жилье отобрали под домоуправление. Несмотря на нашу тесноту моя мама уговаривала его жить у нас. Но Хаим отказался и стал ночевать на чердаках. Мне, верному дружбе, пришлось делить с ним эту участь. В ту пору на чердаках спали бродяги, проститутки, воры, убийцы, у которых не было жилья, а также те, кто прятался по разным причинам от власти. Чердаки старых домов, были большие и тёплые. Туда порой набивалось по сорок-пятьдесят человек.

Вот в таких компаниях мы проводили ночи. Признаюсь, меня нередко охватывал ужас, когда мы отправлялись в очередной раз ночевать на чердак. Я не сомневаюсь, что Хаим боялся не меньше меня, но, будучи психологом, чётко находил подходящий тон в общении с обитателями чердака. Хаим выбирал самого страшного спящего бродягу и бил его сильно ногой в зад. Жертва просыпалась и недоуменно смотрела на цыплёнка Хаима, не понимая ничего со сна. Хаим отрешённо, в меру лениво требовал уступить место. Если этот дистрофик может так нагло себя вести, думал тот, следовательно, за его спиной такая сила, что лучше не связываться. Никто из окружающих не произносил ни слова, а если начинали шептаться, Хаим лениво поворачивал в их сторону голову, и все мгновенно умолкали. Мой друг чётко рассчитывал ход мыслей бродяг. Хаим настолько входил в роль и так верил в свою неуязвимость, что ему ничего не стоило тут же уснуть. Я же долго ворочался и со страху уснуть не мог.