После драматической поездки из Ливерпуля в Саут-гэмптон на пяти поездах, каждый из которых тянули два паровоза, они наконец прибыли в Гавр, ранним сентябрьским утром, и им было приказано направиться в английский Лагерь резерва №2, который, так им сказали, находился на вершине холма в двух милях от города. Там они должны были ждать приказа об отправке в Париж.

Они ждали некоторое время на набережной, спрашивая себя — где же те «длинные, низкие серые автомобили», в которых, по рассказам военных корреспондентов, ездят офицеры. Наконец, они поняли, что придется идти пешком. Итак, они замаршировали по порту, чувствуя себя очень важными — четыре майора и капитан, все в щегольской новой форме от Роджерса Пита — в расстегнутых шинелях, руки в карманах. Когда они дошли до города, английский сержант, умывавшийся около британских казарм, посмотрел на них со смехом, и, сделав, из рук рупор, закричал на всю улицу: «Господи Иисусе! Посмотрите, кто идет!» Американцы, пытаясь скрыть смущенье, прошли, глядя вперед и делая вид, что не услышали его.

Немного дальше они прошли мимо отделения англичан, экспортировавшего группу пленных немцев из порта к огороженному колючей проволокой лагерю. Среди последних было несколько офицеров, и когда они проходили близко от них, они услышали, как один из офицеров сказал своим компаньонам по-немецки: «Я очень хотел бы взять одного из них домой на память!»

Вуд, уезжая, не взял письменного предписания обратиться непосредственно во французское Бюро, изобретений, которое просило через Государственный департамент, чтобы его командировали во Францию. Если бы он не пренебрег этим, это избавило бы его от многих формальностей. Ему пришлось явиться к начальнику связи Американского экспедиционного корпуса, генералу Рэсселу, находившемуся в Шомоне. Но он сумел, иногда изображая простака, не знающего порядков, войти в контакт со своими коллегами — другими одетыми в форму профессорами, «овцами в волчьей шкуре».

Дальше следует отрывок «нередактированного» Вуда, касающийся того, каким делом были заняты военные исследователи в то время. Это — отчасти нелепая и в то же время поучительная картина. Вуд рассказывает:

«Одновременно с действительно ценной и полезной работой была масса бестолковых и сумасшедших изобретений, обычно чрезвычайно сложных технически, из которых никогда ничего не могло выйти. Мне все это постоянно напоминало путешествие Гулливера в Лапуту, где полоумные ученые разрабатывали немыслимые проблемы.

Лаборатории Сорбонны, Нормальной Школы, Коллеж де Франс и других институтов Парижа были переполнены старыми и молодыми учеными, одетыми в небесно-голубую форму французской армии, мучившимися над вопросом, как сделать войну проще, короче или ужаснее.

Капитан Бужье работал над прибором для определения направления, с которого приближается неприятельский самолет, в котором акустические колебания падали на два находящихся на определенном расстоянии «рога», заставляя колебаться два зеркальца, поставленные под прямым углом друг к другу. Луч света, отраженный одним зеркалом на другое, а последним на экран, описывал на нем более или менее сложную кривую, которая известна в физике как фигура Лиссажу, по форме которой можно было определить направление, откуда исходил звук. Я немного изменил прибор, поместив зеркала ближе друг к другу и наблюдая маленький источник света непосредственно во втором зеркале. Французам понадобился инструмент, имитирующий звук аэроплана для испытания этого и других звукоуловителей. Я сказал им: «А почему бы не взять просто старый самолет?» (Эта же проблема встала много лет спустя перед радиостудиями. Эксперты по звуковым эффектам тратили бесплодные дни в поисках чего-либо, что имитировало бы звук открывающейся и закрывающейся двери, и наконец все они согласились с тем, что этот звук имитирует в совершенстве только сама дверь; теперь в каждой студии можно увидеть маленькую дверь около трех квадратных футов размером, с ручкой, замком и ключом, на раме, которую можно перекатывать на роликах с резиновыми шипами. Звук «имитируют», открывая и закрывая ее.) Мое предложение встретило некоторые возражения, и я примерно за полчаса сконструировал «гудок», разобрав для этого автомобильный рожок «Стромбос», который действует сжатым углекислым газом, и вставив между его рупором и звуковой коробкой латунную трубку около трех футов длиной. Моя конструкция издавала низкую ноту около 120 колебаний в секунду и весьма совершенно имитировала низкий гул летящего самолета. Им это очень понравилось, так как весь аппарат можно было легко носить подмышкой. Если его пускали в лаборатории, получался весьма интересный эффект. Устанавливались стоячие волны. В некоторых местах гудение было очень громким, а за несколько футов от них почти ничего не было слышно. Мы иногда высовывали гудок в окно и включали его, и толпы, спешившие завтракать по «Бульмишу» (бульвару Сен-Мишель), останавливались и начинали с тревогой смотреть на небо. (Это был предок ультразвукового рога, который я потом соорудил для театра Джона Болдерстона).

Профессор Жан Перрен, нобелевский лауреат, теперь commandant, в небесно-голубой форме с красными и золотыми нашивками, но с седыми волосами и бородой и вечно веселым настроением, был гораздо больше похож на Дедушку Мороза, чем на офицера. Он носился взад и вперед между своей лабораторией и полигоном в Сен-Сире в военном автомобиле, мчавшемся со страшной скоростью и гудевшем каждые пять минут, «как парижское такси. Он испытывал свой гигантский громкоговоритель, или, как мы называли его, „сотовый рупор“. Несколько сот маленьких шестигранных рупоров были укреплены на доске, как пчелиные соты, и трубки равной длины вели от них к общему мундштуку. Идея состояла в том, что звук выйдет из каждого рупора точно одновременно и вследствие этого будет распространяться в пространстве параллельным пучком, подобно лучу прожектора. Вид у сооружения был очень внушительный, с запутанной сетью изогнутых медных трубок, и мне казалось, что работало оно нисколько не лучше, чем десятифутовый мегафон, с помощью которого мы дразнили полисмена за три квартала, когда я был студентом у Джона Гопкинса. После окончания войны я пытался убедить французов подарить один из этих «громкоговорителей» военному музею Смитсоновского института, но они, запросили за него три тысячи долларов!

Большой плоский агрегат маленьких шестиугольных рупоров должен был иметь восемь или десять футов в диаметре. Он был направлен в поле, и от него вели рельсы узкоколейки, по которой ездила дрезина с двумя офицерами, вооруженными ручками и записными книжками, которые записывали дистанцию, на которой можно было слышать то, что говорили в рупор. Весь аппарат имел целью передачу приказов командира в разгаре сражения. Как эта гигантская акустическая машина и грузовик, на котором она стояла, уцелели бы в бою, оставалось открытым вопросом. «Гутенберг семьдесят четыре два нуля!» — вопил Перрен в ячейки своих «сот». Наблюдатели в трехстах ярдах записывали в свои книжки этот парижский номер телефона и ехали дальше, яростно качая ручку своей дрезины. «Лувр двадцать пять — шестьдесят один», — грохотал он опять. Это продолжалось некоторое время. Затем дрезина вернулась, и офицеры сообщили о своих наблюдениях. Я стоял прямо перед громкоговорителем и сказал Перрену, что он учит меня французскому языку хирургическим путем. Затем там был Шиловский [34], экспериментировавший с семидесятипятимиллиметровыми снарядами, снабженными спереди тонким стержнем, на конце которого вырывалось пламя горящего фосфора, обтекавшего снаряд в полете. Предполагалось, что это понизит сопротивление воздуха и увеличит дальность стрельбы. Так как он не мог стрелять из трехдюймовки в своей маленькой лаборатории, он установил снаряд на «динаграф», записывавший давление на него потока воздуха, имевшего скорость в 1200 футов в секунду, с пламенем и без него. Опыты показали, что давление действительно сильно снижается, но позднее эксперты баллистики говорили мне, что такой же эффект можно получить, сделав снаряд с длинным острым концом.