Из домашней жизни В дому было тихо, на улице – мгла, Курил я сигару понуро, Вдруг шумной толпой детвора вошла И стала носиться вокруг стола У светлого абажура. Их свежие лица румянцем цвели, Как будто после купанья, Они хоровод крылатый вели, И мне открывались в чудесной дали Волшебных стран очертанья. Уж верил я сам в золотые края, Взирая на игры эти. Но в зеркало глянул – и вдруг, друзья, Почтенного гостя увидел я, В туфлях и ватном жилете. И что же? Увидев чужого – вмиг Смутилась крылатая стая. Все как-то притихли, и лица их Погасли: ведь хмурых людей чужих Пугаются дети, я знаю! 1864 Сила воспоминаний Вы знаете ли, как вожатый плясать медведя научил? В котел он Мишку засадил, подбросил дров, – пляши, лохматый! — а сам на скрипке трепака. На раскаленном дне постой-ка?! И семенит ногами бойко Мишук под скрипку вожака. С тех пор, заслышав те же звуки, медведь взревет и, сам не свой, начнет притопывать ногой, — жива в нем боль от прежней муки. — И я сидел в котле на дне, и надо мною скрипка пела… Но корчилось не только тело, — душа – на медленном огне. Глубокий след оставлен теми днями; малейший отзвук их палит огнем мне сердце и велит мне стихотворными плясать стопами. 1864 Основа веры Страну я будил набатным стихом — Никто не дрогнул в краю родном. Я выполнил долг мой, и вот пароход Меня из Норвегии милой везет. Но нас в Каттегате туман задержал, Никто в эту первую ночь не спал — Военный совет пассажиров шумел, Решая великое множество дел: О Дюббёле павшем, о днях предстоящих, О юношах, в армию уходящих… «Племянник сбежал! Восемнадцати лет!» — «Конторщик сбежал! Просто сладу нет!» Но слышалось в жалобах и одобренье: Ведь с ними и мы словно шли в сраженье. Была среди нас, как будто родная, Спокойная женщина пожилая; С ней каждый старался заговорить, Утешить ее, приласкать, ободрить, И многие дамы печально и чинно Вздыхали: «Она проводила сына!» Она улыбалась, кивая всем: «О, я не боюсь за него совсем!» Мне эта старуха казалась прекрасной, Счастливая верою твердой и ясной; Мне стало легко и спокойно вдруг: Она укрепила мой слабый дух! Не умер народ мой, коль женщина эта Чудесною верой своей согрета! Не мудростью книжной была она, А жизненной правдой смела и сильна. Откуда же веру она черпала? Она вдохновенно и гордо знала, Что сын ее – милый, единственный сын — Солдат, но солдат норвежских дружин! 1864 В альбом композитора[6]
Орфей зверей игрою усмирял И высекал огонь из хладных скал. Камней у нас в Норвегии немало, А диких тварей слишком много стало. Играй! Яви могущество свое: Исторгни искры, истреби зверье. 1866 Монолог Бранда из пятого действия драматической поэмы «Бранд» На горной вершине. Ветер усиливается, гоня тяжелые облака над заснеженными равнинами. Черные зубцы и гребни проступают то тут, то там, потом опять окутываются туманом. На уступе, избитый, в крови, появляется Бранд. Он oстанавливается, смотрит назад. Сотни душ пошли за мной, а теперь вот ни одной… Я один пришел к вершине. Все мечтают в серых днях о великих временах — многих взбудоражил ныне долгожданный клич борьбы… Вот лишь в чем они слабы: жертвы, жертвы все страшатся! Впрочем, совестно ль бояться? Пострадал один за всех — в страхе жить с тех пор не грех! (Опускается на камень, смотрит по сторонам.) Часто в страхе, сам не свой, как дитя на лай собак, шел я сквозь кромешный мрак. Но в какое-то мгновенье я смирял сердцебиенье, прозревая свет живой впереди перед собой. Ставни застят мне стекло, но за ставнями светло! Думал я, в глухом оконце скоро заиграет солнце и в обитель привидений хлынет яркий луч весенний! …Убедись теперь воочью: ты в угаре заблуждений, ты забит, раздавлен ночью! Эти люди на холмах, на равнине, у залива — все они живут впотьмах, охраняя терпеливо канувший в былое быт, дух легенд, воспоминаний… Так король Харальд хранил веру, что жива Снефрид: что ни день зарею ранней возле милой сторожил, ждал, чтоб роза оживилась, чтобы сердце вновь забилось, слушал жадно, верил глупо, что блеснет слеза у трупа. И один ли только он? Многих мы еще почтили угождающих могиле, между тем как есть закон: от земли – и взят землей… Ради колоса зерно умереть в земле должно! Всюду сумрак ночи длинной — над младенцем, над мужчиной, над старухой, над женой! Господи, какой ценой вразумить их до конца, чтоб не чтили мертвеца? вернутьсяЭдварду Григу (1843–1907), норвежскому композитору, автору музыки к драме «Пер Гюнт». |
