— Разрешите идти?

— Да, да. Жду вас с докладом как всегда, в 4 часа дня.

Как ни был осторожен Обнорский, но Рейнштейн его провел. Вернее, сам Рейнштейн был мешковат, туго соображал, отличался абсолютным отсутствием фантазии, хотя обладал достаточной энергией. Зато у его жены, Татьяны Алексеевны, фантазии было хоть отбавляй. Это она втянула своего мужа в агентурную службу Третьего отделения, и если Кирилов говорил начальству о Рейнштейне, то подразумевал его жену. Обнорский был своим человеком в этой семье, сблизившись с Рейнштейном еще в начале 70-х годов, когда они вместе работали сначала на патронном заводе, а потом перешли к Нобелю. Татьяна с ним заигрывала, пытаясь соблазнить, стать доверенным человеком. Муж потворствовал ей. Но Виктор Павлович отшучивался и, как всегда, исчезал внезапно, надолго, потом так же неожиданно появлялся. Рейнштейну удалось войти в доверие к землевольцам, скоро у него завязались дружеские отношения с Оболешевым, Адрианом Михайловым. Когда Обнорский уехал в Москву налаживать связи с рабочими, за ним отправился и Рейнштейн с супругой. Обнорский был рад этой совместной поездке.

Перед отъездом Рейнштейн побывал у Кирилова и передал ему адреса и приметы Михайлова и Оболешева, а также известные ему адреса конспиративных квартир землевольцев. Аресты не заставили себя ждать. Но Рейнштейн был вне подозрений. В Москве, сблизившись с московскими пропагандистами, он деятельно распространял среди рабочих издания Вольной типографии.

Но как ни приставали шпион и его жена к Обнорскому, чтобы выведать от него, кто руководит Северным союзом в Питере, Виктор Павлович называл фамилии людей, никакого отношения к союзу не имеющих. Обнорский делал это не потому, что не доверял Рейнштейну, а просто по привычке к конспирации. Рейнштейн злился, Кирилов его торопил, Татьяна Алексеевна злобно ворчала на «пентюха несчастного, тупицу безмозглого», но сама также ничего не могла узнать.

Ей уже не хватало 100 рублей жалованья и 500 рублей в месяц «на ведение дел», корысть и честолюбие «папиросницы», которой она устроилась в Москве, были поистине королевские.

23 января 1879 года Виктор Павлович зашел к Рейнштейнам. Татьяна Алексеевна упаковывала баул, Николай Васильевич с проклятиями натягивал сапоги, чтобы ехать на вокзал провожать жену.

— Вы уезжаете, Татьяна Алексеевна?

— Ах, это вы, Виктор Павлович! Да, хочу на несколько дней съездить в Питер мать навестить.

— Вот как, признаться, удивительное совпадение, я тоже сегодня еду в Петербург, дела призывают.

Рейнштейн, следивший с тревогой за Обнорским, облегченно вздохнул: сведения, которые он добыл об отъезде Обнорского у землевольцев, оказались верными.

— Ну вот, ровно сговорились, смотри, Виктор, опять мою жену обхаживать начнешь.

Обнорский поморщился, как ему надоела эта пошлость Николая, если бы не его деятельность среди московских землевольцев, то, пожалуй, стоило бы прекратить встречи с этим человеком. Да и Татьяна хороша, вечно куры ему строит.

Виктор Павлович подошел к столу и стал разглядывать последний номер «Земли и воли». Вдруг глаза его радостно блеснули, схватив журнал, он уселся на стул и весь погрузился в чтение. «Наконец-то, наконец отпечатали нашу программу. Молодец Степан, какая энергия, на все его хватает». Радость переполнила сердце Обнорского, отгоняя чувство неприязни к Рейнштейну и его жене.

— Ну, едем, что ли, Татьяна Алексеевна, а то к поезду опоздаем, ведь билеты еще нужно купить.

— Едем, едем.

— Постой, Виктор, я тут в Москве остаюсь, оставь свой адресок для связи да на случай укажи, где искать наших из союза, если ты опять исчезнешь.

— А я и сам еще не знаю, где остановлюсь в Питере и кто сейчас там у руководства организацией стоит.

— Виктор Павлович, в Питере живет наш человек — Петр Николаев, на Старой Петергофской, у него безопасно, я свезу вас.

— Вот и хорошо, Татьяна Алексеевна, а тебе, Николай, я сообщу, с кем связаться.

Рейнштейн досадливо промолчал. «Опять не удалось выведать имени и адреса руководителя союза, а ведь он недавно сообщил Кирилову, что его в союзе с почетом принимали. Поспешил, поспешил, а все Татьяна, денег ей, видишь ли, мало, «за такое известие Кирилов расщедрится». Хорошо, что случаем узнал об отъезде Обнорского, а то ускользнул бы «Иван Иванович». Нет, шалишь, теперь не уйдешь, телеграмма отправлена и тебя «встретят».

Кирилов докладывал Дрентельну.

— Ваше превосходительство, прошу прощения за неурочный визит, сейчас из Москвы получена телеграмма от Рейнштейна. Двадцать четвертого Козлов приезжает в Петербург.

Дрентельн даже поднялся из-за стола;

— Ну-ка, читай, что там написано?

— Подтверждается донесение об Обнорском: «Приезжает 24 января, личность эта требует особой зоркости за ней и строгого караула, иначе убежит, — он отличный гимнаст, прыгает из окон и через заборы, как белка».

— Так, так… Так как же вы думаете брать Козлова?

— Если разрешите, ваше превосходительство, я сам его встречу, хочу поглядеть на него да своим агентам показать. Брать же по приезде не будем.

— Почему не будете?

— Видите ли, Рейнштейн хоть и сообщил, что его «с почетом встречали в рабочем союзе», но воротилами его назвал Гинзбурга и Семеновского. По нашим же сведениям, и тот и другой либералы из числа безвредных интеллигентов и к союзу отношения не имеют. Пусть Козлов несколько дней побродит по Питеру, а мы последим за ним, думаю, на след и наведет.

— Великолепно, Григорий Григорьевич, желаю успеха и поручаю вам лично осуществить эту операцию. Ха… ха… начало неплохое, мы с вами наведем порядок в России, молиться на нас будут!

«Старый дурак, на него молиться будут… А ведь и будут, к лику святых причислят, чего доброго, а меня, как Христа на кресте… Вот Судейкина в Киев упрятал, чует, что человек способный и опасный для его карьеры. Ладно, мы еще поглядим, кого к лику святых причислят…»

— Так точно, разрешите выполнять?

— Один вопросик, так сказать, деталька, Григорий Григорьевич. Вы Обнорского в лицо не знаете?

— Нет.

— А как же вы его встретите?

«Вот ведь лиса, хочет мой план выведать, а потом при случае во дворце хвастнуть».

— В поезде с ним едет жена Рейнштейна.

— О, да он с любовницами разъезжает!

— Думаю, что Рейнштейн преувеличил, его жена не любовница Козлова.

— Ха, ха… Григорий Григорьевич, с женой вы знакомы, надеюсь?

— Так точно, она наш давнишний и очень полезный агент.

— Да, да, я знаю, но опять баба. Это меня смущает.

«Что, съел, теперь не похвастаешься, во дворце на смех поднимут шефа жандармов, зависящего от осведомителей-баб».

Последняя станция перед Петербургом. Обнорский дремлет, откинув голову на спинку вагонной полки. Татьяна Рейнштейн смотрит в окно. На платформе трое мужчин подсаживают в вагон не старую еще женщину, вещей у них нет. Потом влезают сами. В коридоре слышно, как кондуктор говорит: «Ищите, господа, свободные места, скоро Петербург». Вдруг Татьяна Алексеевна широко открывает глаза: внимательно оглядываясь, по коридору идут Кирилов и Кутузова. Заметив Рейнштейн, останавливаются.

Татьяна Алексеевна быстро оглядывается на Обнорского. Тот спит, голова откинулась, седеющая борода смешно топорщится. Рейнштейн кивком указывает на Виктора Павловича и снова смотрит в окно.

Кирилов и Кутузова садятся в соседнее купе, двое их спутников проходят дальше по коридору и также усаживаются поблизости. Скоро Петербург.

Четыре дня прожил Обнорский у Петра Николаева на Старой Петергофской. Николаев, домашний учитель с «физиономией забулдыги», в пенсне, с крючковатым носом, косящим левым глазом, рассказал Обнорскому, что за сходку рабочих с фабрики Шау, устроенную на его квартире, был арестован, но выпутался. Обнорский решил переменить место жительства, как только разыщет Халтурина.