Внизу Ксантрай шуршит упаковочной бумагой, я спускаюсь в кухню:

— Она хочет вас видеть, погладить перед смертью ваши волосы. Я иду на море с Вероникой.

— Будьте осторожны, моряки стреляют во всех, кто плавает рядом с крейсерами.

— Ксантрай, этой ночью я видел сон: в нижнем городе кричали о чуде; мои ноги были отрублены, я не мог встать; над верхним городом, как мечи, плещут орифламмы. Чудо плыло вдоль реки, до лимана, дети стаскивали меня с кровати. Тут же, ночью, толпа построила базилику на месте хижины, в которой остановилось чудо. Потрогай меня, я живу, но сердце мое не бьется.

Окровавленная Вероника цепляется за обшивку крейсера, моряки открывают трап в борту судна, бросают веревки, я держу Веронику в руках, плыву, хватаю веревку; весь мокрый, я падаю на палубу трюма, кровавые полосы покрывают грудь и ноги Вероники…

Тивэ переворачивается на живот, мухи, прижатые к постели, шевелятся у него в паху…

Вода блестит. Вероника, уцепившись за нос лодки, трется животом и бедрами о мокрый форштевень, поднимает ноги вдоль бортов, я плыву за ней, хватаю ее за плечи, прижимаюсь животом к ее ягодицам, обнимаю ногами ее ноги у бортов лодки. Она отпускает лодку, оборачивается ко мне, погружает мою голову в пенную воду; я вырываюсь, я тяну ее за купальник на бедре, ткань рвется, волоски на ее лобке тянутся в лучащейся воде… Тивэ уткнулся в спальный мешок, измаранный клопиной кровью… Ксантрай скорчился в углу салона, Вероника играет на пианино, чтобы привлечь его. Тетя Вероники этим утром купила маленького Ксантрая, она берет меня за шею, я смотрю на маленького Ксантрая, она уводит меня в свою комнату, негр развалился на постели, одна рука на животе; он спит на кружевной простыне, зажав кружево в зубах; она открывает свой секретер, достает из него фотографию: мама сидит под магнолией, белая собачка лижет ее в щеку; тетя Вероники кладет фотографию на столик, засовывает свою ладонь мне между ног, теребит мой член:

— Поторопись, негр скоро проснется, на фотографию, один разик.

Я дрожу, улыбаюсь, я боюсь сказать ей: «Я сегодня уже дрочил три раза в оранжерее, Веронике нравится этот запах».

Тетя оборачивается, красит свои ногти, я достаю член, он скатывается по серой фланели, я кладу головку на собачку, глянец фотографии холодит кончик, я смеюсь, она поворачивает голову:

— Побыстрее, с маленькими рабами в порту ты был куда проворнее.

Я напрягаю ноги, тру член, но он не встает, я думаю о платье Вероники, о ее ляжках, о ее сладком ротике, о тонком пушке над губками, как на персике или абрикосе, ее бедра сжимает кожаный ремень, грудь стянута портупеей, которая, сминая волосы на лобке, снова поднимается вверх между ягодицами, ремешки перекрещены в паху, кольца сверкают на солнце, моя сперма блестит на лугу, налипшая на стебель, как кокон; вот она брызжет, заливая фотографию, бесцветная, горячая, мамино лицо едва различимо под лужицей.

Мадам оборачивается, улыбается, берет фотографию, негр просыпается, потягивается, я заправляю липкий член в шорты, мадам подносит фотографию ко рту, ест ее, на ее губах — моя сперма, в ее глотке — белая собачка, мама, шезлонг и магнолия. Я спускаюсь, мадам запирается со своим негром.

В салоне Ксантрай неподвижно сидит в углу, Вероника поворачивается на табурете, ее ладони скользят по клавишам, я беру их в свои ладони, потом отпускаю, подхожу к Ксантраю, он сидит, скорчившись, закрыв лицо руками:

— Ты сирота, я и Вероника — тоже, наша Великая Мать сожрала наших родных матерей, слышишь, как она урчит от голода?

— Ты мальчик или девочка?

— Ветерок врывается в окна, приносит камешки из сада, крики, посвист. Мы с Вероникой лежим на ковре, мы освобождаем место между нами для Ксантрая; он открывает лицо, Вероника задирает платье на бедра, Ксантрай остается в углу.

За обедом он не может проглотить ни куска, негр под скатертью хватает его за бедро, мадам не ест, только слизывает с ногтя соль, ее бриллиант звякает о стекло; негр жрет, как бык, на его толстых губах блестит сало; Вероника под скатертью задрала платье на живот, я прижимаюсь коленом к ее ноге; Ксантрай спит в моей комнате, я отдал ему кровать у стены, а сам лег у окна; он не смеет раздеться, забирается под одеяло в одежде; я подхожу к окну, Вероника, голая, стоит, прижавшись животом к ржавым перилам; крепкая и гладкая под ледяной луной, она смотрит на звезды; ее ступни трут цементный пол, ее плечи дрожат, округлыми руками она сжимает свои груди, соски набухли кровью; я вхожу в ее комнату, обнимаю ее сзади, скрестив ладони на ее животе, я стираю с него ржавчину, ладони гладят пупок, поднимаются к грудям, обнимают плечи; пояс моей пижамы проникает между ее ягодицами, я понемногу вытаскиваю его, Вероника опрокидывается на меня, ее голова катится по моему плечу, высунув изо рта язык, она лижет мою щеку, ищет мой рот, моя ладонь опускается, накрывает ее лобок, щиплет волоски, проникает между ляжками, щиплет губки влагалища; стон, донесшийся из моей комнаты, останавливает мой рот на щеке Вероники:

— Это маленький Ксантрай. Он кусает простыни.

Она убегает от меня, пересекает свою комнату, идет по коридору, входит ко мне, приближается к окну, берет с моей кровати шорты, наклоняется, натягивает шорты, не застегивая — полы распахнулись на бедрах, ее ягодицы стягивает фланель; она подходит к кровати Ксантрая, садится на нее, мальчик приподнимает простыню, видит обнаженные груди Вероники, та встает, расставив ноги, уперев кулаки в бедра, чуть склоняется к кровати; Ксантрай снова приподнимает простыню, Вероника сдирает простыню, падает на него, обнимает, мальчик отбивается, кричит, царапает щеки Вероники, она впивается в его рот, заглушая крики, ее вьющиеся волосы покрывают щеки и глаза мальчика; она поднимает голову, откидывает волосы, медленно раздевает мальчика, двигаясь к изножью постели, проводит волосами по его телу, ослепляя его, заставляя его истекать слюной, шевеля его член, плененный, опутанный.

Трижды она проводит волосами по телу мальчика сверху вниз, снизу вверх; мальчик, успокоившись, пропускает волосы между пальцами, его член встает, Вероника обматывает член прядью волос и тянет, он растягивается, растет, пряди скользят по головке; мальчик изгибается, смеется, берет член в руку, Вероника проводит волосами по его животу, отцепляет пальцами прядь, обмотавшуюся вокруг головки, гладит член сверху вниз, поднимает голову, волосы, спадающие на бедра мальчика, тянут его яйца, член встает выше, касаясь губ Вероники; я глажу ее трепещущую спину, натянувшуюся на ее ягодицах фланель; ее вьющиеся волосы дрожат, как волны, в лунном свете, я погружаю в них пальцы, шум морской на твоем затылке, рокот волн в твоих ушах… О, твои глаза скрипят в тени, твои ногти смотрят, твои грудки блестят меж твоих плеч; Ксантрай, лежа, вдавив подбородок в горло, гладит твои груди, как ребенок, зачарованный шумом волн, гладит прибрежные камни в свете луны.

Всю ночь мы любим его. Мы сдавливаем его руками и ногами, чтобы выжать сердце из его груди, чтоб оно брызнуло в звездное небо…

Тивэ покрывает живот спальным мешком, он дрожит, пыль с мешка прилипает к его потному телу, между ящиками стеллажей пробегает крыса, ее зубы скребут по железной проволоке. Тивэ приподнимается на раскладушке, слушает крысиный писк, он садится на кровати, локти прижаты к коленям, по его ступням струится холодный рассветный пот на который палач швыряет свежую землю.

Тивэ сдавливает в горле крик.

Во дворе солдаты толкаются, помадят волосы, моют руки и пах; свежая зелень над умывальником гладит их голые плечи; солнце блестит в осколках зеркал, прикрепленных к трубам; из давильни выбегает голый мальчик, солдат хватает карабин, стреляет, мальчик падает у стены: «Это сын феля, он каждую ночь приходил спать в давильне», солдат подбегает, поднимает мальчика, его щека и горло залиты черной кровью, он еще дышит, солдат берет его за волосы и три раза бьет головой о камень, с которого разлетается красная пыль; мальчик дышит, солдат пинает его сапогом в горло, глаза мальчика вылезают из орбит, язык вываливается изо рта; солдат снова хватает мальчика за волосы, тащит его к мешкам с песком; солдаты возле умывальника смотрят, в их руках дрожат расчески, их губы дрожат на зубных щетках; солдат перебрасывает тело через мешки, потом сталкивает по насыпи, он толкает его прикладом карабина, но труп цепляется за пень эвкалипта; солдат берет палку для чистки уборной, размахивает ею; ее конец измазан свежим дерьмом утренних часовых.