В зоопарке слоны трубят под мелким дождем; во вспышках молний полуголые погонщики, увязая в грязи, загоняют их ударами бичей под большие зеленые тенты, раздуваемые ветром; погонщик кричит, напоровшись бедром на колючую проволоку; испарения города поднимаются в струях дождя. Под моими ногами высокий матрос и светловолосый мальчик катаются, обнявшись, по полу, стонут, они совершенно голые; ослепительно — белая форма матроса и красные плавки мальчика лежат на скамейке; расставленные ляжки матроса нависли над лицом мальчика, черные волосы его лобка смешиваются со светлыми волосами, матрос сотрясается всем телом, он кончает, его член целиком во рту мальчика, тот кашляет, отталкивает руками живот матроса, нависший над его подбородком, сперма переполняет его рот, душит его. Голова матроса втиснута между ног мальчика, согнута под его членом, как лошадиная морда, он хрюкает, смеется, ржет, плюет на яйца; член мальчика, твердый, огромный, красный после свиданий утром и в полдень, согревает шею матроса, добираясь ему до уха.

Помощник мясника проходит мимо меня, он выходит из общего зала, поглаживая под передником свои ляжки, с улицы доносится крепкий запах слоновьего дерьма; ягодицы помощника мясника под завязками передника покрыты засохшим дерьмом; на улице, в солнечных бликах, он оборачивается ко мне, из расстегнутой ширинки торчит его член, еще твердый и красный, он берет его руками и скачет, как на лошадке, его смех еще раздается на улице, когда мужчина в кепке и мальчик разъединяются под стойкой; все прочие пары вокруг меня расплетаются, сплевывают, руки тянутся к жалким одеждам.

Кафель блестит, длинные дорожки спермы и вина, покрывая плавки, рубашки и кепки, тянутся, переливаясь в свете бури, под скамейки.

Дети, вложите мечи в ножны, мужчины, спрячьте ваши копья, я поднимаюсь над вами в закрытую долину, задыхаясь от запаха сосен, я бегу с одного края стадиона на другой, гора покрылась солдатами, их копья пронзают листву, я умираю, я ни разу не изменил свободе, моя глотка забита сухими листьями, солдаты пригвождают меня копьями к сырому песку стадиона, а я ведь мечтал быть задушенным в уборной борделя одним из мальчиков, мои раны сохнут на горном ветру, я умираю один под крики птиц Божества, я вижу мою смерть и мое нисхождение в ад; рождество не ждет, пока я умру до конца, чтобы выделить мне местечко в вечности, я умираю покорно, смиренно, лишь солнце касается духа моего, я не ропщу, а ведь я мечтал умереть в смятении наслаждения и безнадежности». Генерал кладет бинокль на стол, вызывает радиста:

— Пиши: «Срочно, секретно. От главнокомандующего войсками Энаменаса генерала Костаса Зигуриса начальнику главного штаба метрополии — Пленный вождь повстанцев этой ночью сбежал. Офицеры, солдаты и я не можем больше видеть крови. Необходима бомба. Ждем новых приказов».

— Передайте это сообщение немедленно.

— Зашифровать, господин генерал?

— Нет. Повстанцы и моряки, которые перехватят это сообщение, обожгут себе пальцы и уши. Что можно противопоставить Богу, падающему с неба огню?

Генерал слышит дальний рокот моря и рябь небес, столкновения твердых и мягких панцирей под синей водой, грубые голоса солдат и унтер — офицеров на строевых занятиях. Под водой морей, под землей полей крадется страх, скрытая угроза; черные люди в касках, вооруженные короткими кинжалами и удавками, выходят из лона волн, жители на пляжах пятятся, закрывая глаза руками; на острове царит измена: на востоке все зарезаны, заколоты, повешены, трупы блестят, покачиваясь на кромке прибоя; на западе солдаты идут, повинуясь приказам командиров, на стоящих или упавших на колени обитателей деревень и, не останавливаясь, закалывают их, как рыбу с лодки, на рукоятках их кинжалов развеваются ленточки; преследование одиночек заканчивается в расщелинах скал, в хижинах на соляных копях, жертвы живыми брошены в сонмище теней подводных тварей, в соляной раствор, там барахтаются они:

— Господин генерал, линия связи перерезана, повстанцы этой ночью…

— Наказанных солдат послать восстановить связь, немедленно. Ты будешь старшим.

Радист выходит, генерал рвет эвкалиптовый лист, занесенный на его стол ночным ветром: «Член мальчика разрывается с таким же шумом, как этот лист».

Генерал вызывает адъютанта, полковник входит в кабинет.

— Полковник, один из ваших капитанов говорил мне о парне по имени Кмент, который со своими братьями и сестрами занимается проституцией в верхнем городе. Нужно держаться до конца войны. Что до меня, я хочу развлекаться, изведать в метрополии запретные наслаждения; итак, я наделяю вас всей полнотой власти. Следовательно, вашим первым приказом будет найти этого парня. Если вы найдете его до утра, приведите его ко мне немедленно, если схватите его вечером, дайте ему хорошую кровать, закройте дверь, чтобы он мог восстановить свои силы, и свежим доставьте его ко мне.

— Господин генерал, штаб осведомлен о вашей морали.

— У меня нет морали. И от кого?

— От солдат и унтер — офицеров. Солдаты сложили про вас песню. Я знаю автора.

— Что ж, полковник, я знаю, что ваша жена уродлива, что вы зачали ваших детей под проповеди вашего брата, аббата. Но вы в вашем возрасте, в вашем чине, так и не осмелились попробовать мальчиков. Так довольствуйтесь теперь мастурбацией в постели… Кстати, по ночам меня будит скрип вашего матраса. Пожалуйста, делайте это ближе к утру, у вас будет время просохнуть.

— Господин генерал, грех толкает вас… Я люблю мою жену… моих детей…

— Я недавно думал о вашем младшем сыне, которому нравятся электрические поезда. Вместо того чтобы определять его в Военную школу, продайте его сутенеру на востоке, получите хорошие деньги.

— Вы молоды, вы — генерал, я почти старик и всего лишь полковник; генерал, я восхищаюсь вами, служба рядом с вами — честь для меня, я хотел бы излечить вас…

— Здоровье — это желание.

— Господин генерал, я сделаю все, о чем вы меня просите… Хотите знать имя этого солдата?

— Превосходная идея, полковник, пусть его приведут сюда, немедленно.

— Он также лучший стрелок в роте.

— Тем лучше. Быстро, я хочу его видеть.

— Господин генерал, он совершенно нормальный.

— Неважно, я красив, и я генерал, а солдаты здесь скучают.

— А я пока попытаюсь разыскать молодого Кмента.

— О'кей, я предпочитаю подлую плоть.

Полковник выходит, генерал кладет ноги на стол, он гладит натянувшуюся ткань брюк между ног, на бедрах, на ягодицах; под его ботинком опрокидывается чернильница; генерал зовет часового: «Вытри эти чернила». Часовой выходит, возвращается с тряпкой, промокает разлившиеся чернила; генерал смотрит на солдата, выхватывает из его рук намокшую тряпку и прикладывает ее к его брюкам, солдат вырывает тряпку и снова прижимает ее к столу.

— Я выпишу тебе талон на получение новой формы.

— Спасибо, господин генерал, но я вас боюсь.

— У тебя есть невеста?

— Да, господин генерал.

— Она работает?

— Да, господин генерал.

— Где?

— В баре, официанткой.

— Проститутка?

— Нет, господин генерал.

— Ты уже спал с ней?

— Господин генерал…

— Ты думаешь, ты у нее первый?

— Я только целовал ее, господин генерал.

— В пизду?

— Господин генерал, разрешите мне уйти.

— Ударь меня. Не бойся. Задуши при мне этого болвана полковника, я присвою тебе его чин, отдам тебе его пистолет и его жалование. Иди, найди его и убей. Убей. Убей. Вот ты дотронулся до него, ах, как воняет его клопиная кровь. Теперь задуши его. Руками. Бедрами. Ты придешь на похороны. Стой рядом со мной, и когда его вдова, покрытая облаками и черной кровью, опустив ладонь на кропильницу, спросит меня с налившимися кровью глазами о том, как погиб ее муж, ты громко пернешь. В церкви священники повешены на крюках со скотобойни. Она говорит: «Генерал, пойдемте со мной, мы разобьем на берегу флакон со спермой, который я храню со дня моей свадьбы. Скажите мне, ваши солдаты привезли на родину сперму моего мужа? У нас у каждого по флакону: я храню его сперму, он — мою…»