Генерал протягивает руку к его животу, трогает шорты, берет пуговицу, работник улыбается, кладет правую руку на ткань шортов между ног, слегка касаясь ладони генерала; работник кусает губы, его живот колышется, он разражается смехом; генерал резко отрывает руку; работники на кухне поднимают головы, генерал делает шаг назад, работник прикрывает рот окровавленной ладонью, смех продолжает сотрясать его живот и плечи; генерал протягивает к нему ладонь:

— Продолжай работу.

Работник склоняется над столом, берет в руки ножи и вонзает их в кусок мяса; генерал оборачивается, идет на кухню, проходит мимо задов и голых ног склонившихся над плитами поваров. Его взгляд подмечает за облаками пара овал щеки, биение век и ресниц, подъем плеча, смешанный с грязью пот, стекающий по шейным венам, изгиб бедра под ремнем, мокрую, смятую, выбившуюся на боках из-под ремня рубаху, пот на коленной впадине, край шортов, задранный до ягодиц, движение плеча под натянувшейся рубахой, выступы ключиц, сходящиеся на венах шеи; генерал дрожит от их трепета, его бедро, колено, рука, плечо, объяты смятением: «Броситься на эти тела, готовые для наслаждения, обнять эти крепкие, влажные спины, прижаться животом к этим ягодицам, к этим мускулистым ляжкам, сжать эти бедра локтями, скользя пальцами по животу, вдавливая их вниз, до члена, вырывая волоски, соскребая ногтями пот на лобке; потом моя ладонь распрямляется, проходит под членом и сжимается на яйцах; другая ладонь держит член, ощущая, как он крепнет, напрягается, греется и краснеет, как раскаленное железо; грызть, лизать волосы на затылке и над ухом, кусать ухо, вылизывать его внутри языком; юноша возбуждается от щекотки, по его горячему, потному телу пробегает дрожь, мои плечи дрожат, волосы колют глаза, из них на его виски брызжут слезы, он, обернувшись, выпивает их; мой язык по-прежнему обшаривает его ухо, его член бьется о мою ладонь. Остальные лежат на плиточном полу, среди угля и раздавленной кожуры, в липком чаду, раздвинув ноги, вцепившись пальцами в грязные края шортов, стягивая их и открывая тень члена, падающую от света из окна и от забрызганной кровью лампочки, этот свет блестит на омытой потом тени, ожидающей мои губы; они корчатся на кафеле, выгибаются, касаясь плиток только затылками, плечами и пятками, подставляя бедра и животы; задранные рубашки спадают до подбородков, затыкая рты удушающим кляпом; они вращаются, ткань шортов трещит, освобождая скованную кожу, так в полдень открывается дно наполненного водой сосуда; они извиваются, обнимаются, шорты трещат, рвутся, ноги переплетаются; они медленно скользят друг к другу, как змеи, сплетающиеся в клубок после охоты…»

— О чем вы мечтаете, генерал?

— Я смотрел на закат, блестящий в щелях ставен, как пот в тени.

— Вот уже почти две недели мы не видели губернатора и нашего дорогого сына Сержа, маленького Серджио.

— Губернатор плохо знает солдат, он хочет очаровать их, заставить их забыть о солдатской доле; только я понимаю этих зверенышей; нужно подчинить их, командовать ими, заставить их плакать, тогда они будут верны вам до смерти; ожесточить их сердца двумя — тремя казнями, разрешить им насилие, тогда они за вами, рядом с вами, спят по ночам у ваших ног.

— Мне говорили, что они грязны.

— Да, некоторые месяцами не стирают форму.

— Генерал, вам необходимо по утрам присутствовать при их одевании.

— Вы искушаете Господа, Монсеньор.

Кардинал прикладывает согнутую ладонь к уху:

— Я говорю: Господь видит их белыми и нагими, такими, как он их создал.

— Да, Господь видит нас белыми и красивыми.

— …обнять их всех до последнего, бить, приказать высечь того, кто прикрыл рот окровавленной ладонью и зарезать его этими ножами; убить всех невинных, тогда снизойдет на меня великий покой, зеленый ветер окутает мир.

Обед закончен; перед наступлением темноты кусты, обрамляющие пустынный двор, раздвигаются, пропуская повстанцев, прокравшихся в сумерках по теплым террасам архиепископства; они прыгают со стен, перебегают сад с легкими винтовками в руках; их сандалии приминают влажную землю вокруг бассейнов; генерал услышал шум прыжков, он подходит к окну, видит дрожащие кусты. Кардинал берет салфетку, встает, сутана цепляется за стул, он качается: «Генерал, генерал…», он плачет, тянет руку к двери, бросает салфетку на стол, звенят два бокала, генерал оборачивается:

— Ничего не бойтесь, Монсеньор. Он берет трубку полевого телефона:

— Стены охраняют стражники.

— Пусть возьмут золото, серебро, только…

Выстрел, перестрелка, генерал выталкивает кардинала в коридор, сестры с криками окружают его, складывают ладони, кардинал начинает молитву, уставившись на лестницу, ведущую в подвал. Стражники продвигаются по саду, падает один повстанец, потом другой, повстанцы убегают в лунном свете, стражники бегут по стенам; в коридоре — прохлада погреба проникает под платье — самая юная сестра хлопает в ладоши, потом ее лицо застывает, она бросается прочь, вырывается из рук, пытающихся ее удержать, подбегает к окну, под которым сидит на корточках генерал с телефоном на коленях, глядя на стычку в свете луны.

Стражник и повстанец сцепились на краю бассейна, кровь окрасила неподвижную воду, генерал тянет юную сестру за руку, она сопротивляется, потом присаживается, генерал опирается на ее плечо, она дает ему пощечину и убегает; генерал гладит себя по щеке: «Ох, уж эти женщины, эти женщины… парни гораздо послушнее…». Юная сестра пересекает кухню, работники лежат за плитами, она распахивает застекленную дверь, выбегает в сад, оранжерея освещена, молодой человек удерживает маленьких кастратов, упершись руками в дверной косяк; сестра бежит вдоль кустов, генерал звонит во дворец, подкрепление — двадцать заспанных пьяных солдат — погружено на машину и сброшено у ворот архиепископства; юная сестра бежит к двум дерущимся на ножах у бассейна, бросается между ними. Она бросается между ними, на ее грудь льется их кровь, ее голова бьется об их плечи, вклинивается между их грудями, ее окровавленный чепец сминается; юная сестра, крича, как птица, упирается головой в тела дерущихся, потом — клинки касаются ее щек — она сбрасывает чепец и расстегивает ворот платья, волосы растекаются из-под чепца по расстегнутому платью; девушка выпрямляется, встает, выпятив грудь, солдат отпускает повстанца, его рука, сжимающая нож, опускается, касается груди девушки, лезвие касается другой груди, девушка стонет. Повстанец опускает руку на ее грудь, два ножа звонко скрестились под ее шеей, холодные, омытые розовой кровью лезвия касаются ее пульсирующих вен, ладонь солдата разжимается на ее груди, пальцы повстанца, лежащие на открытой груди девушки, касаются пальцев солдата.

Стрекозы, изгнанные сражающимися из кустов, летают над красной водой. Девушка видит их черные хвосты, изгибающиеся под дрожащими крыльями; два противника тяжело дышат, их вздымающиеся груди прижаты к вискам зажатой между ними девушки.

Шум схватки удаляется, тени солдат и повстанцев вдали качаются по гравию, как медведи.

Генерал сидит на корточках, сжимая между коленями телефон, кардинал и сестры вздыхают в коридоре:

— Губернатор, нападение отбито…

«…сорвать эту рясу, сжечь знаки различия, тот, с ножом мясника, бросает их в огонь, присев на корточки, на лице — отсвет пламени, я тихо открываю дверь, одной ногой ступаю в синюю комнату, подхожу к нему, кладу ладони на его зад, потом на его теплый розовый лоб: давай откроем вместе мужской бордель!

— С ваннами для клиентов во дворе?

— Да, но ты будешь моим хозяином; с кнутом в руке, на бедрах — тигровая шкура, с деревянного балкона ты управляешь театром; ты ешь с моей тарелки, пьешь из моего стакана, ты слизываешь зерна с моей руки; два черных парня кидают песок в подземную тюрьму — ты хочешь?

Я притягиваю его к себе, я прижимаю его к себе, его слюна стекает мне на ладонь. Теперь я надену мой плащ пилигрима, он поднимается ко мне, его твердеющий член упирается мне в бедро; под его ногтями пахнет спермой; голова запрокинута, волосы спадают на мои запястья, рот приоткрыт, где ты учился искусству любви? — С самого моего рождения все вожделели меня под голубым небом, они опрокидывали меня на землю, обесцвеченную яростным светом, спиной или животом на дохлых мошек, их члены пронзали меня до сердца, когда они вынимали их, мой живот пылал; мухи, копошащиеся на кучах дерьма в отхожих местах над нами, привлеченные запахом спермы, вылетают из тени и садятся на наши сплетенные, дрожащие, задыхающиеся тела; мой принц, лежащий подо мной, твои слова волнуют мою грудь, твоя ярость — под моими клейкими коленями, ветер пролетает над долиной, омрачая хлеба, дитя, тысячу раз изнасилованное, смятое, пьяное, в полдень твоя блевотина на лестнице, другие мужчины подстерегают тебя у стойки, поглаживая блестящую бутылку, взгляды устремлены на твои бедра, дитя, вскормленное спермой, твоя майка сохнет на веревке над спящими голыми мальчиками, сплетенными на простыне…»