Утром я вхожу в камеру с новой сменой караула, под угрозой оружия они признаются в своем преступлении: напившись, они убили его…
Тело мальчика лежит в госпитале; для его транспортировки нужен кусок брезента или носилки, некоторые части оторваны, сто ударов вилами, Ваше Превосходительство.
Колено Сержа после операции стянуто тяжелой повязкой, он шевелит губами, его голова скатывается на забинтованное плечо, он грызет бинт зубами, у подножья кровати шумит прибой, по чернильному морю плывут фотографии, по валам перекатываются джипы, антенны взбивают грязный воздух, стальные мышцы под кузовом натыкаются на рифы; в освещенной солнцем воде стоят, накренившись на волне, джипы, из распоротых сидений лезет конский волос, морские водоросли между ног у солдат с перерезанным крест — накрест горлом, кровь клокочет в их ртах, стекает в уголки губ, заря покрывает мир, на касках, на коже сидений сверкают кровавые муравьи, красные головы, уши трепещут на утреннем ветру, рыбы кусают золотые медальоны на распоротых горлах, волны красят в черный цвет волосы на затылках, жгучие вспышки соли, вода надувает мою майку, Эмилиана кладет на нее руку, это кровь, я вскакиваю, полдень, скольжу на животе по селитре, пытаюсь встать, в гранитной тени под твоими грудями, мама, я хочу быть завоевателем, римляне, мама, римляне, конь мой дрожит, под его ноздрями — зеленая долина, я завоеватель, но я вижу, как из зеленой воды выпрыгивают лягушки. Мой большой мальчик, не забудь этих лягушек, римляне, мама, земля дрожит под их ногами, я познакомлю вас с Одри, он выходит из кустов, волоча за волосы женщину, его ноги горят. Серж, хватит болтать, засыпай поскорей. Зачем вы до сих пор крестите мой лоб? Лучше перекрестите живот. Спи, мой дорогой. Эмилиана, Эмилиана, если я умру, возьми к себе Одри, положи ему ладони на живот, одень его, он дрожит, колючая проволока царапает его бедра, овцы бегут по стелющейся траве, возьми его, коснись его выбритой кожи, люби его, верни его из Элё, он лежит на тебе в полдень, откинув волосы, после любви ты засыпаешь, тебе тепло под шерстяным пледом. Бронзовый шар летит под облаками, он ищет вас, он падает в деревья, под которыми вы любите друг друга, он давит вас и скатывается в пруд, шипя под водой. Я хочу, чтобы ты называла меня Соссело, чтобы ты касалась моих одежд, чтобы ты поклонялась мне, а не то лисица пролезет к тебе под платье и сожрет тебя, Трацизиус, я выплевываю облатку причастия, она тает на моей груди, соскальзывает в шорты, плавится на бедре, линии высокого напряжения гудят в раскаленном воздухе, пыльца спаривающихся насекомых сыпется мне на ухо; непорочные девочки и мальчики уходят с теннисного корта, прыгают в кусты дрока, преследуя дрозда в туннеле; вы знаете, с тех пор, как перестали ходить поезда, они разводят шампиньоны. Серж, мой маленький поэт, она гладит меня по щеке, кладет мне пальцы на подбородок и улыбается; она убегает, прыгает на рельсы, ее белая юбка скользит по крапиве, капли дождя падают на ее плечи, стекают по сводам и буравят золотой песок, посыпанный угольной пылью. Я догоняю ее, Вероника, обнимаю ее за талию, она откидывается назад в моих руках, отдаваясь мне, я целую ее губы, горькие от угля. Оставь меня, Серж, папа умер в туннеле, они забили его. Она плачет, дрожа в моих руках. Но ты должна быть счастлива, ради него, ради них. Я люблю тебя. Мама умирает. Теперь я буду твоей мамой. В проеме туннеля — ветви, крылья, листья, скалы, прозрачные, искрящиеся, будто стеклянные; Вероника, положи мне ладонь на живот, он пылает день и ночь; это ты там, внутри, положи ладонь, положи. Под огромным одиноким летним листом скрывается пронзительная стрекоза, она угрожает нашим беззащитным губам.
Десантники закованы в кандалы и помещены в дворцовую тюрьму; народ ропщет, окружив дворец, вырывает винтовки у охранников, группа молодых художников разворачивает красный транспарант, на котором нарисован зарезанный ребенок.
На закате губернатор, против воли офицеров — один из них ударил его по щеке, после чего был арестован стражниками и заперт в угольном подвале — решил встретиться с Иллитаном. На броневике в сопровождении двух джипов Иллитана перевезли из Элё в Энаменас. На всем пути следования повстанцы выгоняли детей из хижин и заставляли их махать бело — зелеными флажками; солдаты стояли спокойно в люках броневика: был приказ не стрелять.
Колонна въезжает в Энаменас через Северные ворота, за дворцом. Это самые большие ворота, выходящие на горы, народу пользоваться ими запрещено. Иллитана вытолкнули из машины во двор, он стоит, качаясь, на белом песке.
Губернатор спускается во двор, три сопровождающих его охранника стоят у колонн, передергивая затворы винтовок; солдат держит Иллитана за волосы, оттянув назад его голову, губернатор подходит, охранники расступаются; у Северных ворот солдат отгоняет голых детей; те, что постарше, ищут куски хлеба и мяса в канаве, прокопанной вдоль стены; над ними вороны, тяжелые и блестящие, как слитки стали, вылетают из дыр, летают в тени, но, едва задетые солнцем, возвращаются в гнезда.
Иллитан стоит на коленях на песке, колени кровоточат, солдат бьет его по затылку, губернатор удерживает его руку:
— Не бей его; сколь велика жажда свободы у того, кто не останавливается перед убийством детей; отойди.
Солдат смотрит на генерала, тот поднимает руку, солдат отпускает голову Иллитана.
— Останься со мной. Генерал, проводите Иллитана в ваш кабинет; мы с часовым следуем за вами.
В глубине двора блестит стекло: солдаты эскорта, сидя за столом, пьют пиво, винтовки и подсумки с магазинами висят на ставнях кабинетов. Иллитан встает, генерал ведет его в свой кабинет:
— Ты похож на женщину. Терпеть не могу женщин.
Иллитан прикован к стулу, его голова подрагивает в солнечных лучах; на ставне висит подсумок, под ним вымазанная в глине ладонь солдата, еще ниже, сквозь щель, видна полоска бедра между поясом и тканью, дымящаяся под слабым вечерним солнцем, из пор сочится пот. Губернатор встает, подходит к Иллитану, кладет ладонь на его плечо:
— Завтра мы поговорим еще. Генерал, разместите его в старой школе.
Он поворачивается к часовому, прислонившемуся к двери, винтовка между ног:
— Ты будешь охранять его до полуночи, я буду рядом в моем кабинете. Потом капрал сменит тебя. Ты вернешься в Элё только послезавтра. Генерал, не заставляйте кардинала ждать.
— Я зайду к вам, когда вернусь от него, Ваше Превосходительство.
— И постарайтесь, чтобы вас не находили больше, как позавчера, в оранжерее, под кроватью маленького певчего…
Под подвязанными ветвями, орошенными вечерним туманом, кардинал идет, опираясь на руку генерала:
— Он считает меня идиотом. Ему легко оставаться чистеньким. Его сыну — тоже. Они все гордецы. Он больший бунтовщик, чем это ничтожество Иллитан.
Иллитан лежит на скамье, часовой сидит на парте, одна ягодица на чернильнице, другая — на петле откидной доски; он скребет сапогами пол, посыпанный опилками и крошеным мелом, руки сжимают ствол винтовки; он недавно поел, рот блестит от жира и молока; стражники в столовой кидают ножи в бамбуковую стену, хватают мясо и крошат его в котелке. Перед ним, на доске, висит карта метрополии. На возвышении, в тряпках, возится крыса. Солдат, уставившись на крысу, засыпает, голова клонится на грудь… раздевается перед кроватью, я, голый, потный, лежу под простыней, жду, лифчик скользит по ее животу, цепляется за расстегнутые трусы, прикрывающие истерзанное влагалище и окровавленную прядь волос; она кладет руку на простыню в том месте, где член натянул ткань; на ее туалетном столике лежат гребни, щетки, блестящие флаконы; в фаянсовой раковине — я вижу ее в наклоненном зеркале — дымится кусок мяса. Она ласкает мой член через простыню; на лестнице смеются парочки; она берет мою скомканную, грязную рабочую одежду и трет ее о свой живот, она обвязывает джинсы вокруг груди, кусает пуговицу, одевает их на голову, просовывает руки в штанины, трусы и бюстгальтер висят между ног; разгоряченная, она склоняется надо мной, я обнимаю ее за талию, прижимаю к себе, впиваюсь в ее рот, ее груди трутся о простыню, из них брызжет молоко, она срывает простыню, она прижимается к моему обнаженному телу, молоко течет, струйки скользят по животу, скатываются между ног, образуя под моими ягодицами, поясницей, спиной ласковую лужицу, мой член опадает, ее волосы скользят по моим глазам, залезают под веки, как нить — под ногти, я переворачиваюсь, встаю на четвереньки, толкаю ее под себя, с моих бедер капает молоко, я разрываю трусы и бюстгальтер, приклеенные потом к ее ляжке и бросаю их на пол, на свои джинсы и рубашку, я беру рукой член и вставляю его до половины в ее истерзанное влагалище, ее рука свисает со спинки кровати, опускается на раковину, ее пальцы нащупывают мясо, ее ногти проскребают крестик на дымящейся плоти, потом разрывают ее, ее ладонь сжимает горячий, черный, розовый внутри, ошметок, подносит его к моему рту, я лижу, кусаю мясо, приподняв голову с подушки, она хватает кусок, сжимает зубами, ее горло, мое горло, мой член раздуваются, мое копье касается ее сердца и убивает его… На доске висит карта метрополии; солдат вздрагивает, проснувшись; между ног — влага, он встает, идет к доске, прижимает тряпку стволом винтовки, его пальцы стряхивают следы мела с доски; крыса, подпрыгнув, прячется под трибуной, удар ногой, писк, солдат громко смеется, опускает ствол винтовки на спину крысы; сжав зубы, изрыгая пену, он подталкивает крысу к сапогу, подминает ее ногой и медленно давит ее голову; он берет тряпку, встряхивает ее над крысой, швыряет ее на пол, ставит на нее ногу, вытирает подошву, отбрасывает крысу под трибуну; сдерживая приступ тошноты, он вытирает испачканные мелом руки о бедра, присаживается на корточки, вытягивает крысу за хвост, встает, подходит к Иллитану и швыряет крысу ему в лицо; солнце умерло, слышен лишь шум деревьев и шорох песка. Солдат подходит к окну, дышит; официант из столовой протирает стол мокрой тряпкой, солдат ощущает запах пьяной блевотины, он видит сквозь ставни блестящие под песчаной луной ладонь и тряпку, напряженные мышцы под светлым пушком; официант свободной рукой зажимает нос, по доскам стола скатывается грязная пена, официант, голый до пояса, улегшись на стол, тянет руку, останавливает ладонью пенную пелену и собирает ее тряпкой; когда он тянется дальше, трусы на его заднице выбиваются из под шортов; солдат вспоминает своего младшего брата, присевшего на корточки за игрой в шары…
