Просить его доказательства этой теории я не стану. Заранее знаю все, что он скажет.

Давайте уже признаемся честно хотя бы сами себе: документов о работе Николая Владимировича Скоблина на Советский Союз как не было, так и нет. Все, что до сих пор появляется в Интернете или в отдельных исследованиях, — фальшивки, которые я рассматривал в этой книге. Поэтому и говорить о «величайшем агенте Лубянки» пока явно преждевременно. Вернее даже не так: говорить о Скоблине как об агенте НКВД не стоит.

Но можно и нужно говорить о другом человеке, чьи действия в те дни вызывают серьезные подозрения.

Это — начальник канцелярии РОВС генерал Кусонский.

Я не верю, что можно случайно забыть про просьбу председателя Русского общевоинского союза. Тем более что такое поведение было не характерно для генерала. Не верил в это и французский суд.

Я не верю, что, получив извещение об исчезновении Миллера, он так и не вспомнил про письмо. Ведь мог попросить дежурного адъютанта пройти в кабинет и прочитать, о чем же предупреждал Евгений Карлович.

Я не верю, что дата вскрытия письма проставлена случайно. Вполне может быть, что именно по ней и судят, что записку Миллер писал в этот день. А ведь если Кусонский работал на Москву, он вполне мог взять старое письмо председателя РОВС, используя его как главное обвинение против Скоблина.

Я не верю, что он случайно позвал в кабинет адмирала Кедрова, давая возможность Скоблину бежать. Он видел, что человек пребывает в состояние сильнейшего шока, и понимал, что Николай Владимирович способен наделать множество глупостей. Что, собственно, и произошло. Не верил в это и французский суд.

Я не верю, что Кусонский совершенно случайно отговаривал всех идти в полицию. Если бы не бездарно потраченные часы, пароход можно было бы задержать. Об этом, кстати, открыто говорили в суде.

Я не верю, что Кусонский совершенно случайно улыбался в суде, когда ему бросили упрек в преступной халатности. Может быть, это потому, что он хорошо понимал, что настоящие судьи сидят в Москве, а не в Париже?

Именно Кусонский был тем самым человеком, кто не понес ровным счетом никакого наказания за проявленное равнодушие к судьбе Миллера. Да, он перестал быть начальником канцелярии РОВС. Но на его уровне жизни это не отразилось. Может тут и стоит искать внезапно пропавшие деньги Русского общевоинского союза, которые так и не нашли? Не мог же Миллер истратить все в то роковое утро!

А ведь именно Кусонский распоряжался финансами. Но странным образом, когда выяснилось, что РОВС без пяти минут банкрот, к нему никаких претензий не было. И быть не могло. Ведь он сразу же возложил всю ответственность на Миллера, который, находясь в тот момент на Лубянке, ответить на обвинение не мог.

Именно Кусонский был в тот момент (пусть и недолго, но и этого хватило) фактически и.о. председателя РОВС. Он находился в Париже и, без его ведома Абрамов ничего не делал.

Именно Кусонский был тем самым человеком, который начал настойчиво советовать Абрамову начать смену начальников отделов РОВС. Мотивировал он это тем, что Евгений Карлович и сам собирался, да вот беда — не успел. Однако о таких планах Миллера почему-то не слышал адмирал Кедров. А уж он то, как первый заместитель председателя Русского общевоинского союза должен был быть в курсе. Именно этот момент и считается основным в обвинениях против Скоблина. Дескать, он мечтал произвести кадровую революцию. Однако никаких документов, подтверждающих это, никто не представил. Склонен думать, что их нет. А вот на Кусонского таковые имеются.

Именно Кусонский стравил Кедрова с Абрамовым, доведя адмирала до предынфарктного состояния. Тогда впервые за долгую службу он был обвинен в трусости. Кедров высказал Кусонскому в лицо все, что он думает об этом. И сделал это при свидетелях.

Именно Кусонский был тем самым человеком, который якобы случайно затянул получение генералом Абрамовым французской визы, а потом писал ему: «Сейчас из Франции могут начать высылать русских, но ты не волнуйся: отношение правительства к РОВСу скорее доброжелательное».

Понимаю, что все это пока лишь косвенные доказательства. Не волнуйтесь, есть и кое-что посущественнее. Я очень долго мучился, пытаясь понять, кто же все так запутал, что концов не найдешь. Десятки раз перечитывал стенограммы показаний в суде, пытаясь найти ту самую скрытую на первый взгляд мелочь, от которой можно оттолкнуться в поисках истины. И все-таки я ее нашел. Правда, не в материалах судебного процесса над Плевицкой. В переписке Архангельского с фон Лампе. Она сохранилась и была не так давно опубликована. В ней и содержалась та самая песчинка, ломающая слону хребет. На нее никто не обратил внимания лишь потому, что не сопоставил детали с «русской войной в Париже».

Принято считать, что иностранный отдел ГПУ обзавелся своим агентом в 1930 году. Якобы Скоблин очень нуждался в деньгах и хорошей должности на Родине и его купили. На самом деле финансовая успешность главного корниловца была очевидна любому в эмиграции. Да и должность начальника объединения чинов самого легендарного полка была весьма значима.

А вот у Кусонского была в тот момент серьезная надобность в средствах. Умирал его младший сын. Надежды на помощь от РОВС не было никакой. Тогда-то почерневший от горя генерал и сказал: «Я готов служить даже Советам, чтобы спасти ребенка». Сказано это было, что называется, прилюдно. Убежден, что сотрудники советского консульства узнали об этом в тот же день. Ребенка спасти не удалось, но Кусонского, судя по всем дальнейшим его поступкам, «взяли в разработку».

Именно Кусонский, в бытность пребывания частей 1-го корпуса в Болгарии, и посоветовал купить Скоблину ферму. Вот оттуда и пошло это прозвище Николая Владимировича в ГПУ — «Фермер». Николай Владимирович не мог не прислушаться к дружеской рекомендации генерал-квартирмейстера Русской армии, человека, который всю жизнь только такими вопросами и ведал. Тогда, правда, ни Скоблин, ни Кусонский не подозревали, как много будет значить для них обоих тот разговор в дальнейшем.

Вот если поменять местами двух генералов, сразу станут понятны многочисленные рапорты, подшитые к там называемому «делу Скоблина». Разумеется, там не могло быть каких-то подробностей о «Внутренней линии». Кусонский об этом просто ничего не знал. Да, его считали человеком Шатилова. Однако из этого вовсе не следует, что он был посвящен во все тайны. Кусонский ничего существенного о контрразведке РОВС доложить не мог, поэтому и ограничивался передачей в Москву незначительных сплетен, о которых судачил в тот момент русский Париж.

Сравните сами стиль изложения мыслей Скоблина, проведшего всю войну в окопах, и стиль Кусонского, благо его письма я цитировал в этой книге. А потом задайте простой вопрос: на чей стиль больше похожи рапорты из дела «Фермера»?

Могу также напомнить показания арестованного немцами Третьякова. Он сразу сказал, что на Москву кроме него работал и Кусонский. Однако его словам почему-то сегодня никто не верит. Даже не так: верят избирательно. Когда речь заходит о Кусонском — не верят. Как это Кусонский, если Скоблин? А вот когда он рассказывает о том, как подслушивал и записывал все разговоры Миллера и Витковского, — охотно и с удовольствием верят.

Интереснейший момент: в 1941 году немцами арестовывается Кусонский. Что он показывал на допросах — неизвестно, потому что дело пропало. То есть исчезло. Испарилось. Нет его. А на нет и суда нет. Но был концлагерь, где Кусонский почему-то моментально сник. Конечно, его унижало отношение немцев. Но боевой генерал должен был иметь честь. Он мог бы плюнуть в лицо охраннику: «Смотри, сволочь, как умеет умирать русский офицер».

Да, безусловно, были издевательства и побои охранников. Да, безусловно, была тяжелая для него физическая работа. Но вопросы остаются все те же: за что арестовали Кусонского? Версию, которую приводят обычно — за симпатии к СССР, — можно рассматривать только как обвинительный вердикт по делу Миллера со смягченной формулировкой.