Весна перешла в лето, и тут-то я понял, что оказался в наилучшем положении. Июль — месяц голодный, урожай еще не собран, и обычные люди метут по сусекам и закромам, едят жесткий крошащийся хлеб из отрубей, плевел и молотого гороха. Но семейный котел в доме Эдгара всегда был полон, и с приближением охотничьего сезона Эдгар стал брать меня с собой в лес выслеживать добычу для большой охоты — красного оленя. Вот где Эдгар являл себя во всей красе — спокойный, уверенный и готовый наставлять меня. В этом он походил на Херфида, открывшего мне секреты ремесла скальда, или на ирландских монахов, учивших меня французскому, латыни и греческому, письму и чтению на чужих языках, а еще — на Транда, моего исландского наставника в волшбе и в таинствах исконной веры.

Эдгар брал меня с собой, и мы сторожко пробирались по оленьим тропам через дубравы, березняки и мелколесье из ольхи и ясеня. Он научил меня определять размеры оленя по размеру следов копыт, и шел ли олень шагом, скакал ли или бежал трусцой. Найдя же оленя, достаточно крупного, чтобы охотиться на него с королевской сворой, мы снова и снова возвращались к нему, чтобы заметить обычные места его кормежки, и наблюдали за его повседневными занятиями.

— Гляди внимательно, — говорил мне Эдгар, раздвигая куст. — Вот здесь он спал прошлой ночью. Видишь, как примята трава и кустики. А вот следы коленей на земле, когда он на рассвете встал на ноги. Крупный зверь, да, видать, двенадцать отростков на рогах, королевский зверь… И — отъевшийся, — добавил он, расковыривая кучку оленьего навоза. — Он высокий, этот олень, и высоко держит голову. Вот здесь его рога оставили метку на дереве, когда он шел мимо.

Также не смущался Эдгар, когда порой следы двух оленей пересекались.

— Наш — этот тот, который свернул вправо. Он лучше другого, — тихо говорил он. — Второй слишком тощий.

— Откуда ты знаешь? — шепотом спрашивал я, потому что, на мой взгляд, следы были одного размера.

Эдгар велел мне стать на колени на землю и вглядеться во вторую цепочку следов.

— Видишь разницу? — спросил он.

Я покачал головой.

— Посмотри на побежку, — побежкой он называл цепочку следов. — Видишь разницу между передним и задним следом? Как бежал этот олень? След копыта задней ноги — впереди следа передней, а это значит, что он тощий. Хорошо откормленный олень слишком толст — он не мог бы вот так занести задние ноги вперед.

Именно во время одного из таких разведывательных походов в лес Эдгар преисполнился ко мне уважением, что сильно отличалось от его первоначальных притеснений. Мне уже было известно, что он из тех, кто глубоко верит в приметы и предзнаменования и в скрытый потусторонний мир. Мне это не казалось странным, ибо сам я имел немалый опыт в этом, будучи наставлен в исконной вере. У нас с Эдгаром было много общего относительно священных понятий. Он уважал многих моих богов, хотя и под немного иными именами. Одина, моего бога-покровителя, он звал Вотаном; Тиу — это Тюр, бог войны, об этом я уже говорил; а рыжебородого Тора он называл Тунором. Но у Эдгара имелись еще и другие боги, и многие из них мне были совершенно незнакомы. Эльфы и духи — духи болезней и духи имен, духи дома и духи погоды, духи воды и духи деревьев, и он постоянно делал маленькие знаки и жесты, чтобы умилостивить их, сливая каплю супа в огонь очага либо отламывая тонкую веточку, чтобы свить ее в кольцо и положить на замшелый камень.

В тот день мы спокойно шли через березняк по следу столь многообещающего оленя, когда этот след привел нас к тихой прогалине среди деревьев. Посреди прогалины стоял одинокий огромный дуб, очень старый, с замшелым стволом, наполовину сгнившим. У основания дуба кто-то воздвиг низкую стенку из несвязанных камней. Подойдя, я увидел, что стенкой огражден родничок. Эдгар же, подобрав небольшой камушек, подошел к стволу дерева и сунул его в щель в коре. Я заметил и другие камни, сунутые там и сям, и решил, что это древо желаний.

— Только что поженившиеся пары приходят сюда просить детей, — сказал Эдгар. — Каждый камень — это их желание. Вот я и подумал, оставлю-ка я камень — а вдруг это поможет мне вернуть дочку. — Он указал на родник. — А еще сюда приходят незамужние девицы, бросают в родник соломинку, глядят, сколько поднимется пузырьков. Сколько пузырьков — через столько лет и найдут себе мужей.

Его замечание затронуло что-то в моей душе. Я сломал веточку и нагнулся, чтобы бросить ее в криницу. Совсем близко мне явилось мое темное отражение в черной воде. Разумеется, меня интересовал не день свадьбы, но день, когда я вновь увижу Эльфгифу, ибо я тосковал по ней и совершенно не понимал, почему от нее ничего не слышно. Всякий раз, когда являлась такая возможность, я пользовался случаем сбежать из дома Эдгара в бург, надеясь увидеть ее. И всякий раз меня ждало разочарование.

Так вот, едва я нагнулся над криницей и еще не успел бросить веточку, произошло нечто неожиданное.

Лет шести-семи я узнал, что наделен редкой среди людей способностью, которую все остальные называют даром предвидения. Моя мать-ирландка славилась этим, и этот дар я, должно быть, унаследовал от нее. Время от времени у меня бывали странные предчувствия, наития и смещение чувств. Я даже видел призраков тех, кто умер, или тени тех, кто скоро умрет. Все это происходило помимо моей воли и неожиданно. Между одним случаем и другим порой проходили месяцы и даже годы. Одна мудрая женщина на Оркнеях — сама обладающая даром предвидения — определила, что я отзываюсь на потусторонний мир, только находясь в обществе кого-либо, уже обладающего силой. Она сказала, что я своего рода зеркало духов.

То, что случилось здесь, показало, что она ошиблась.

Едва я нагнулся, чтобы бросить веточку, едва взглянул на черную воду, как вдруг мне стало худо. Поначалу это было ощущение вроде того, когда человек смотрит вниз с большой высоты, и ему кажется, будто он падает, и у него начинает кружиться голова. Но поверхность чернильно-черного водоема была на расстоянии вытянутой руки, не больше. Головокружение же превратилось в оцепенелую неподвижность. Я почувствовал ледяной холод; ужасная боль пронзила меня, распространившись по всему моему телу, и я испугался, что потеряю сознание. Зрение затуманилось, и я ощутил позыв к рвоте. И почти столь же быстро зрение мое прояснилось. Я снова увидел очертание своей головы в воде, обрамленной краями стены, и небо над ней. Но тут же я увидел — очень четко — отражение еще какой-то фигуры позади меня, занесшей надо мной что-то, будто собираясь меня ударить… блеск металла, и меня охватило ужасное предчувствие угрозы.

Наверное, на миг я потерял сознание, потому что, очнувшись, обнаружил, что лежу на земле рядом с криницей, и Эдгар трясет меня за плечи. Эдгар был явно перепуган.

— Что это с тобой? — спросил он.

— Не знаю, — ответил я. — У меня был какой-то припадок. Я ушел куда-то.

— С тобой говорил Вотан? — спросил он с благоговейным ужасом.

— Нет. Я ничего не слышал, только видел, как на меня напали. Это было какое-то предостережение.

Эдгар помог мне встать, подвел к упавшему дереву и усадил на него.

— Вот, отдохни немного. Это что, впервые с тобой такой приступ?

— Такой — впервые, — ответил я. — У меня бывали видения и раньше, но никогда в таком тихом, спокойном месте, как это. Обычно такое случалось только при сильном волнении или в обществе вельвы или сейдрмана.

— А это кто такие? — спросил он.

— Так на севере называют мужчин и женщин, которые общаются с потусторонним миром.

Эдгар понял меня сразу же.

— К западу, в добрых двух днях пути отсюда, есть у нас такая. Старуха она. Живет рядом с таким же вот колодцем. Выпьет глоток-другой воды и, когда на нее находит, впадает в безумие. Кое-кто называет ее ведьмой, а священники ее прокляли. Только вот пророчества ее часто сбываются, хотя, кроме нее, из того колодца никто пить не станет. От той воды утробу пучит, и сам колодец не простой. Порою вода в нем вдруг взбухает и переливается через край, словно предостерегает о какой напасти. Последний раз это случилось перед битвой при Эшингтоне, где даны разбили наших.