— Кормак — вольный скотник с хорошим положением — он в половинной доле тягловой упряжки, — так что цена его чести две с половиной дойной коровы, немного меньше, чем одна cumal. Он отдает мне каждый год цену одной молочной коровы арендной платы.

Я решил еще немного попытать счастья. Cumal — это рабыня, и ответ Доннахада может пролить некоторый свет на мою будущность в качестве его собственности.

— Прости меня, если я поступаю невежливо, — сказал я. — А у тебя тоже есть цена чести? И как другие узнают, что она есть?

— Каждый знает цену чести каждого мужчины, его жены и его семьи, — ответил он, ни на мгновение не задумываясь, — от ритуата, которого мы только что видели, чья честь восемь cumal, до мальчишки, который все еще живет на земле своих родителей и чья честь будет оценена в годовалую телку.

— А у меня тоже есть цена чести?

— Нет. Ты работник, не свободный, и поэтому у тебя нет ни цены, ни чести. То есть пока ты не сумеешь получить свободу, а потом упорным трудом и бережливостью не скопишь достаточно богатства. Но цену чести легче потерять, чем обрести ее. Ри подвергнет свою честь опасности даже тем, что только положит руку на любой предмет, имеющий рукоять, будь то молоток, топор или лопата.

— А сюда относится пользование рукояткой меча как колотушкой? — не удержался я от вопроса и получил от Доннахада легкий подзатыльник.

Особенно примечательная встреча, связанная с этим странным ирландским понятием «цена чести», произошла на четвертый день нашего путешествия. Мы прошли мимо небольшой деревушки, где вообще-то нам следовало бы остановиться и купить еды. Однако мы прошли мимо, хотя, насколько я понимаю, наши припасы почти кончились. Мы торопились, и от ходьбы у меня разболелась спина — давал о себе знать удар, полученный в бою, но мои спутники велели мне поторапливаться, не задерживать их, и стали говорить, что скоро я получу лекарство от боли. Они почти бежали, и вид у них был необычайно радостный, словно впереди их ждал праздник. Вскоре впереди показался дом, был он больше обычного хуторского и стоял гораздо ближе к дороге. Возле него виднелось несколько сарайчиков, но не было ни коровников, ни каких-либо пашен или пастбищ вокруг него. И частокола тоже не было. Напротив, он был открыт для всех и выглядел весьма приветливо. Нимало не поколебавшись, мои спутники свернули с дороги, подошли к большой главной двери и, не задерживаясь, чтобы постучаться, ввалились прямо внутрь. Мы оказались в просторной удобной комнате, уставленной столами и сиденьями. В середине комнаты над костровой ямой висел дымящийся котел. Человек, явно хозяин этого дома, радостно приветствовал Доннахада. Сказав несколько должных слов, он предложил сесть и дать отдых усталому с дороги телу. Затем он обратился к каждому из воинов в отдельности — не обратив, разумеется, внимания ни на меня, ни на слугу Доннахада, — и пригласил их сделать то же. Едва они расселась, как хозяин поднес им большие плоские бутыли с медом и пивом. За напитками вскорости последовали краюхи хлеба, небольшой кусок масла и немного сушеного мяса. Нашлась еда даже для меня и пожилого слуги Доннахада.

Я ел торопливо, полагая, что скоро мы двинемся дальше. Но, к моему удивлению, Доннахад и его дружина, по всей видимости, расположились надолго. Хозяин обещал накормить их, как только стряпуха разведет огонь. Потом подал еще напитков, за ними последовало мясо, после чего еще раз щедро — мед и пиво. К этому времени гости занялись повествованиями — любимым времяпрепровождением в Ирландии, где — как на пире в Йоль у ярла Сигурда на Оркнеях — от каждого из собравшихся ждут, что он расскажет историю, чтобы развлечь остальных. Все это время в комнату входили новые путники, и их тоже усаживали и кормили. К ночи комната была переполнена, и мне было ясно, что мы останемся на ночь в этом странном доме.

— Кто хозяин этого дома? Он принадлежит к туату Доннахада? — спросил я у старого слуги.

Тот уже задремывал от усталости и хмеля.

— Он даже не из этих мест. Поселился здесь, может, года четыре назад, и очень хорошо живет, — ответил старик, икая.

— Ты хочешь сказать, что он продает еду и питье путникам и так зарабатывает деньги?

— Нет, он их не зарабатывает, а тратит, — ответил старик. — Деньги он уже заработал, думаю, разводил коров где-то на севере. Теперь он зарабатывает гораздо более высокую цену чести, и он, конечно, ее заслуживает.

Я решил, что мозги у старика отуманены хмелем, и отказался от расспросов. Утро вечера мудренее, вот утром и разрешу эту загадку.

Однако же следующее утро тоже оказалось не слишком подходящим для расспросов. У всех страшно болела голова, и солнце стояло уже высоко, когда мы приготовились пуститься в дальнейший путь. Я ждал, что Доннахад расплатится с хозяином за всю еду и питье, поглощенное нами, но тот даже не попытался это сделать, и наш хозяин, провожая нас, казался столь же добродушным, каким был при встрече. Доннахад пробормотал лишь пару благодарственных слов, а потом мы присоединились к его людям, которые тащились по дороге с похмельными головами. Я робко подошел к старому слуге и спросил у него, почему мы ушли, не заплатив.

— За гостеприимство люди никогда не платят briugu, — ответил он, несколько обескураженный. — Это было бы оскорблением. Он мог бы даже отвести тебя в суд за то, что ты пытался заплатить ему.

— В Исландии, откуда и приехал, — сказал я, — от хуторянина ждут, что он окажет гостеприимство и даст приют и еду путникам, которые приходят к его двери, особенно если он богат и ему это по средствам. Но вокруг этого дома нет никаких признаков хозяйства. Странно, что он не устроился где-нибудь в более укромном месте.

— Именно потому он и поставил дом вблизи дороги, — пояснил старик. — Чтобы его посещали как можно больше.

И чем больше гостеприимства он выкажет, тем выше поднимется цена его чести. Так он может удорожить свою честь, что для него куда важнее богатства, которое он уже скопил. Что станет делать этот bruigu, когда все его сбережения кончатся, этого слуга не объяснил.

— Bruigu должен обладать только тремя вещами, — заключил старик одним из тех мудрых присловий, которые столь любимы ирландцами: полным котелком, жильем на большой дороге и приветливостью.

Мы прибыли в туат Доннахада на второй неделе Белтейна, месяца, который в Исландии называется «Время выгона ягнят». Проволокшись по грязи с Доннахадом и его слегка потрепанной дружиной через половину страны, я уже не ждал, что жилище Доннахада будет отличаться великолепием. Однако же обветшалость и нищета оного оказались вопиющими. Жилище состояло всего лишь из маленькой круглой мазанки под шатровой соломенной крышей, а обстановка внутри была беднее, чем в придорожном доме bruigu. Несколько табуретов и скамей, ложами служили тощие подстилки, набитые сушеным папоротником, убитый же земляной пол был застлан тростником. Было там несколько коровников, амбар для зерна и маленькая кузня. Была и конюшня, несколько стойл, которыми Доннахад гордился, хотя они и пустовали.

Из разговоров с дружинниками я понял, что Доннахад и его воины пошли сражаться на стороне короля не из верности, но в надежде принести домой достаточно добычи, чтобы как-то улучшить свою тяжкую повседневную жизнь. Земля, на которой жил их клан — или фейн — плодородием не отличалась, была низинной и болотистой, а в последние три лета выпало столько дождя, что пашни и вовсе затопило и хлеб погиб. В то же время скотина пала от скотского поветрия, а поскольку мелкие короли вроде Доннахада и его подданные считали свое богатство в коровах, этот падеж сильно им повредил. Победа при Клонтарфе, как теперь называли эту битву, была единственным радостным событием за последние пять лет.

Доннахад поставил меня на полевые работы и обращался со мной справедливо, хотя я и был рабом. Он позволял мне отдыхать в полдень и вечером, и еда, которую мне давали — грубый хлеб, масло и сыр, а иногда миска мяса — не слишком отличалась от того, что ел он сам. У него была жена и пятеро детей, и домотканая одежда была знаком их бедности. Но при этом я ни разу не видел, чтобы Доннахад прогнал путника, пришедшего к его порогу — ирландцы ждут гостеприимства не только от bruigu, — и дважды в то лето я прислуживал в доме, когда Доннахад задавал пиры членам своего клана, которые ожидали таковых от человека его «цены чести». Еда и мед, это я знал, вот почти и все, что Доннахад хранил в своей кладовой.